Я продолжала часто выходить с Праделем и Зазой; теперь уже я чувствовала себя немного лишней: они так хорошо понимали друг друга! Заза еще сама себе не признавалась, что питает какие-то надежды, но именно в них она черпала решимость противостоять атакам матери. Мадам Мабий затевала для нее замужество и поминутно тормошила ее. «Что ты имеешь против этого молодого человека?» — «Ничего, мама, но я его не люблю». «Детка моя, женщина не должна любить, любит мужчина», — объясняла мадам Мабий; она раздражалась: «Если ты ничего не имеешь против него, почему ты отказываешься выйти за него замуж? Твоя сестра прекрасно устроилась с человеком, которого она умней!» Заза передавала мне эти споры скорее с горечью, чем с иронией: она не могла легко воспринимать недовольство матери. «Я так устала сражаться, что будь это два-три месяца назад, сдалась бы». Она находила своего поклонника довольно милым, но не могла его вообразить моим другом или другом Праделя: он не вписывался в нашу компанию; Заза не хотела соглашаться на замужество с человеком, которого ценила меньше, чем других.
Мадам Мабий, по всей видимости, догадывалась об истинных причинах ее упрямства. Когда я приходила на улицу Берри, она принимала меня с каменным лицом; вскоре она стала препятствовать встречам Зазы с Праделем. Мы замыслили продолжить катание на лодках; за день до прогулки я получила по пневмопочте письмо от Зазы. «У меня только что произошел с мамой разговор, после которого мне совершенно невозможно быть с вами в четверг. Завтра утром мама уезжает; я могу, пока она здесь, спорить с ней и сопротивляться, но воспользоваться свободой, которую она мне предоставляет, чтобы сделать то, что ей категорически не нравится, — на это я не способна. Мне очень трудно отказываться от прогулки, во время которой я надеялась пережить такие же чудесные мгновения, какие пережила с вами и Праделем в Булонском лесу. То, что сказала мне мама, привело меня в столь ужасное состояние, что я чуть было не уехала на три месяца в какой-нибудь монастырь, где меня оставили бы в покое. Я еще не оставила эту мысль, я в большой растерянности…»
Прадель был очень огорчен. «Сделайте дружеский шаг в отношении мадемуазель Мабий, — писал мне он. — Мы могли бы, я думаю, чтобы она не нарушила своего обещания, встретиться среди дня и будто бы случайно». Они встретились в Националке, где я снова занималась. Мы вместе позавтракали, и они пошли вдвоем погулять. Они виделись еще два или три раза, и в конце июля взволнованная Заза объявила мне, что они любят друг друга; они поженятся, когда Прадель получит степень агреже и пройдет воинскую службу. Однако Заза боялась противодействия матери. Я упрекнула ее в пессимизме. Она уже не ребенок, и мадам Мабий, в конце концов, желает ей счастья — она согласится с ее выбором. Что она могла возразить? Прадель из прекрасной семьи, ревностный католик, по-видимому сделает блестящую карьеру, в любом случае степень агреже обеспечит ему достойное положение — муж Лили ведь тоже не купается в золоте. Заза качала головой. «Дело не в этом. В нашем кругу замужества так не устраиваются!» Прадель познакомился с Зазой через меня — это большой минус. Перспектива длительного обручения вызовет беспокойство у мадам Мабий. Но главное — Заза упорно твердила: «Так не делается». Она решила дождаться начала учебного года, чтобы поговорить с матерью. Во время каникул они с Праделем собирались переписываться, но был риск, что мадам Мабий прознает о переписке, — и что тогда? Несмотря на свои тревоги, Заза отправилась в Лобардон полная надежд. «У меня есть уверенность, она позволяет мне надеяться и ждать, она даст силы, если потребуется, пережить много неприятностей и преодолеть препятствия, — писала она. — Жизнь прекрасна».
Вернувшись в Париж в начале июля, Эрбо прислал мне записку с приглашением провести с ним вечер. Родители не одобряли, что я выхожу с женатым человеком, но я была так близка к тому, чтобы уйти от них, что они почти перестали вмешиваться в мою жизнь. Мы с Эрбо отправились посмотреть «Пилигрима»{287}, а потом поужинать в «Липп». Он рассказал о последних приключениях Эжена и научил меня «бразильскому экарте» — игре, которую он придумал, чтобы наверняка выигрывать. Он сказал, что его приятели ждут меня в понедельник утром в Университетском городке; они рассчитывают, что я помогу им проштудировать Лейбница.
В комнату Сартра я вошла слегка смущаясь. Книги и бумаги в страшном беспорядке, всюду окурки, комната полна дыма. Сартр принял меня по-светски; он курил трубку. Низан, с сигаретой в углу криво улыбающегося рта, молча, с глубокомысленным видом наблюдал за мной сквозь толстые стекла очков. Весь день, преодолевая робость, я истолковывала «метафизическую речь», а вечером Эрбо проводил меня домой.