Постоянно соприкасаясь с Добром, я скоро узнала, что у него есть градации и нюансы. Я была хорошей девочкой, но случалось, совершала ошибки; тетя Алиса много молилась и, без сомнения, должна была отправиться на небеса; это, однако не помешало ей отнестись ко мне несправедливо. Среди людей, которых мне полагалось любить и почитать, были такие, кого мои родители осуждали. Даже бабушка с дедушкой не могли избежать их критики, потому что были в ссоре с родственниками, которые часто виделись с мамой и очень нравились мне. Я не любила слово «ссора»: оно ассоциировалось у меня с хрустящими крошками под ногами. Почему люди ссорятся? Как? Мне казалось, что ссориться жалко. Я открыто принимала мамину сторону. «У кого вы вчера были?» — спрашивала тетя Лили. «Не скажу, — отвечала я, — мне мама запретила». И они с мамой обменивались долгим взглядом. Иногда бабушка с дедушкой тоже позволяли себе нелестные замечания в мамин адрес: «Что твоя мама, все по гостям бегает?» Их недобрые слова больше вредили им, чем моей матери, но не уменьшали моей к ним привязанности. Я находила вполне естественным и в некотором смысле успокаивающим, что эти второстепенные в моей жизни персонажи были не столь безукоризненны, как высшие божества: Луиза и мои родители, обладавшие исключительным правом на безгрешность.
Огненный меч разделял Добро и Зло. Со Злом я никогда не сталкивалась. Порой голос моих родителей становился жестким; по их негодованию или возмущению я догадывалась, что даже среди наших близких знакомых встречаются черные души; я не знала, кто они и в чем их вина. Зло держалось на расстоянии. Злодеи для меня были сказочными персонажами: дьявол, злая фея Карабос, Золушки-ны сестры; я никогда не видела их во плоти и потому судила о них по их сущности. Злодей грешит так же естественно, как огонь горит, и нет ему ни снисхождения, ни прощения. Ад — это место, где он живет, пытка — его участь, и было бы святотатством с моей стороны его жалеть. По правде говоря, раскаленные железные башмаки, в которые гномы обули Белоснежкину мачеху, или пламя, на котором поджаривается Люцифер, никогда не вызывали у меня видений истязаемой плоти. Людоеды, ведьмы, демоны, мачехи и палачи были лишь абстрактными символами неведомого мне мира, а их страдания — абстрактной иллюстрацией их заслуженного наказания.
Когда Луиза повезла нас с сестрой в Лион, я лелеяла надежду встретиться с Врагом лицом к лицу. Нас пригласили к себе дальние родственники, жившие на окраине города в доме с большим парком. Мама предупредила, что у маленьких Сирмионов умерла мать, что они не всегда хорошо себя ведут и редко молятся. Мама говорила, чтцбы я не стыдилась, если они будут надо мной смеяться, застав за молитвой. Вот я и решила, что их отец, старый преподаватель медицины, — закоренелый богоненавистник. Мысленно я облачилась в белую сорочку святой Бландины и приготовилась ко встрече со львами. Но меня постигло разочарование: никто на меня не посягал. Дядя Сирмион, выходя из дому, бормотал на прощание сквозь бороду: «До встречи. Храни вас Бог». Значит, он не был язычником. Мои кузены — семеро братьев от десяти до двадцати одного года, — те и вправду вели себя не совсем обычно: через решетку парка бросались камнями в уличных мальчишек, дрались, издевались над слабоумной сироткой, жившей в их доме; ночью, чтобы ее попугать, они вытаскивали из отцовского кабинета скелет и заворачивали его в простыню. Их чудачества, хоть и приводили меня в замешательство, все же казались вполне безобидными. В них не было непостижимой черноты зла. Безмятежно играя в зарослях гортензий, я не замечала оборотной стороны мира.
И все же как-то вечером земля качнулась у меня под ногами.
Это случилось, когда родители приехали навестить нас. Луиза повела меня и сестру на благотворительную ярмарку, где мы от души повеселились. Это было днем. Домой мы возвращались уже под вечер. Мы болтали, смеялись, я грызла лакричного стрижа — одно из моих любимых лакомств-игрушек. Вдруг на повороте дороги показалась мама; голова ее была обмотана зеленым муслиновым шарфом, верхняя губа распухла. «В котором часу вы возвращаетесь!» — накинулась она на нас. Мама была старше, она была «хозяйка» и имела полное право бранить Луизу; но мне не нравились выражение ее лица и голос. Мне не понравилось, что в терпеливых глазах Луизы мелькнул недружелюбный огонек. В тот же вечер — или, может, в другой, но моя память неразрывно связывает оба события, — я находилась в саду вместе с Луизой и еще кем-то, не помню точно с кем; была ночь, на темном фасаде дома светилось распахнутое окно. Я различала в комнате две фигуры и слышала взволнованные голоса. «Во, хозяйка с хозяином грызутся!» — сказала Луиза. Мир вокруг меня пошатнулся. Возможно ли, чтобы папа с мамой враждовали и Луиза тоже стала их врагом? Когда невозможное все же свершилось, небо смешалось с преисподней, тьма со светом. Я провалилась в хаос, который предшествовал Творению.