На рядовом Квитко было много нарушении, а именно самоволки, регулярные пьянки. За все выкрутасы он честно отсидел на губе. Командир батальона решил отправить его последним на дембель. И Квитко уже расхаживал не в х/б, а в мундире, потому что время его подошло. На его беду, приехал проверяющий и задал вопрос: «А этот, почему оно петух в мундире, подать мне его дело; «Да его не на дембель, а на дивизионную губу». И Квитко загремел на губу. Проверяющий поставил, очевидно, недостающую ему галочку и трибунал присудил ему два года дисбата. Квитко сбежал, и не куда-нибудь, а в полк. А в полку еще один солдатик украл для Квитко два пистолета. Попались оба. Квитко загремел в тюрьму. Насколько, я не знаю.
Отдельная тема – столовая. За три года до моего появления в полку ели под навесом на улице (дождь, снег, лето, зима), «прием пищи» должно было быть без шинелей, шапок, в одном х/б. Мы уже ели в большой теплой столовой. При приеме пищи, опять-таки в любую погоду (а зима в Каунасе в даже небольшой мороз с пронизывающими ветрами) без шинелей, но либо в пилотке (летом) либо в шапке (зимой). В холода мы силон мерзли. Вокруг столовой росли каштаны. Весной все торопили взглядом почки-пули открываться поскорее. И отнюдь не из-за романтического предчувствия весны. Когда они лопались, наступало тепло. В дверях обычно была давка. И на входе и на выходе. Снимай, что на голове и держи в руках, не успеешь глазом моргнуть, как сорвут. За нашей батареей было закреплено четыре стола. За каждым располагалось десять человек. «Старики» внимательно рассаживали «салаг». За каждым столом их должно было не меньше трех. Это обслуга. Выделялся специальный салага делить святая-святых масло. То, что оставалось по минимум – «салагам». Время у салаг уходило на добычу недостающих мисок, ложок, добычу отсутствующего чайника, пока салага обслуживал стариков, не успел поесть сам. Хорошо есть успевал проглотить пару ложек супа до того, как старшина кричал: «Батарея подъем!». «Выходить строится!»
Опять же, хорошо если кусок рыбы и пока строился сумел зажевать. Отдельная история – праздничный обед. Еда от других дней отличалась тем, что давали деликатес макароны и котлеты. Но лакомство заслуживалось десятикилометровым кроссом. После которого, мы бухались за столы с сердцем, колошматившимся в глотке. В небольшом помещение в разрядку с сердцем, бухал марши духовой оркестр в полном составе. Хотелось зажать уши и прекратить эту пытку. А долгожданные котлеты есть уже не хотелось.
В какое-то время во мне появилось нехорошее предчувствие. Моя жизнь закончится здесь и скорее всего, безобразно. Либо кого-нибудь убью я, либо убьют меня. Но как бы то ни было, я никогда не вернусь домой. Я отдавал себе отчет, что, скорее всего дело не в предчувствии, а дело в недосыпе, недоедании и разгулявшихся нервах. Один мой приятель говорил: «Москвич образованнее деревенского хотя бы потому, что читает книги». Я был вооружение деревенских тем, что мой кругозор был шире. В армии знали, что хуже всех держат удар именно ребята из сел и деревень. Убегая в самоволку, они попадались чаще. Они же были склонны к самоубийству. В отличие от деревенских, у горожан будущее предлагало куда больше возможностей. Оно было многоцветное и разнообразнее. Поэтому стимул терпеть ради этого будущего пересиливал тоску и безразличие.