Старики, которые в казарме топырили пальцы и давали тычки салагам, покрывая их матом, перед дембелем выдавали из своей среды «отказников». Стоит строй в одну шеренгу с одетыми парашютами. В этом строю «старик» с сумкой у ног. Его согнутая спина, парашютная сумка на земле всем видна. Офицер спрашивает: «Почему не одеваешь?»; «Не хочу, не буду»; «Если не уверен, что правильно уложил, возьми мой купал»; «Не возьму, не одену»; «Боишься?». Молчит, терпит с тупым упрямством свой позор. Среди «салаг» случаев отказа не было ни одного. Отказывались только дембеля, потому что по животному хотелось выжить.
В июне 1968 года в палку стали ходить упорные слухи, что нас хотят куда-то отправить. Обычно об учениях мы узнавали загодя, но тут про учение ни слуха, ни духа. Само собой никаких увольнительных. Офицерам, живущим далеко от полка, приказали ночевать в казарме. Подняли нас, как всегда ночью, посадили в машину и отвезли в при аэродромный лесок. Оружие было при нас. Без палаток мы стали выживать под открытом небом. Почему без палаток? Потому что, могли поднять в любую минуту. Минута растянулась длиною в месяц. Один раз дали мыло и сводили к небольшому пруду постираться и помыться. Стирали на себе сапожными щетками, потом мылись сами. И так по очереди полторы тысячи рыл. Вода стала мутной, а пруд превратился в большую лужу. И пусть в грязи, а все-таки это было удовольствие. Живя под кустами, в кое-как построенных шалашах, все покрылись фурункулами. Мне крупно повезло, фурункул выскочил на руке. Хуже было тем, у кого он появился на шее, или на икре, ниже колена. Фактически небоеспособный полк один раз в день лечили зеленкой. На наше солдатское счастье весь это месяц не было дождей. Надо отдать должное командованию, нас не забывали кормить. В лесу стояли полевые кухни. И один раз за весть этот месяц появился выездной магазин. У тех, кто имел деньги, смогли запастись сигаретами.
На исходе месяца полк выстроили на большой лужайке. И тут, я уверенный, что никому ничего не должен, а делаю подневольное дело, с изумление услышал, что все мы должны выполнить интернациональный долг, уничтожить контрреволюцию в Чехословакии. Идя в армию, я размышлял, почему быть солдатом мой почетный долг, почему это не добровольное дело, разве мало желающих носить оружие? На мою страну никто ни собирался нападать. Теперь выяснилось, что мой почетный долг отягощается еще долгом интернациональным. Я, оказывается, появился на этот свет, чтобы оплачивать дела, которых я не делал.
Нервы у всех были на пределе. Сбежал в самоволку «старик». Когда Стрюков его застукал, он нагло выкрикнул: «Кого?» (это вместо «что»). И вот тут наш комбат, считавшимся лучшим воспитателем в полку, выхватил пистолет и заорал: «Ни кого, а что; «Я сейчас застрелю тебя прямо сюда», и он ткнул изо всех сил ему пальцем в грудь. Два наших офицера повисли у него на руках. Атмосфера в лесу накалилась до придела. Абсолютная неизвестность того, что нас ждет впереди. Многодневная жизнь под открытым небом, болезни, все это вместе требовало немедленного выхода. Поступок одного из самых сдержанных офицеров был показательным.
В один из дней знакомый писарь из штаба показал мне, и надо думать не только мне, пачку бланков-похоронок. В них оставалось вписать фамилию, звание и адрес. Все приуныли, но ненадолго. Многие тут же написали заявления с просьбой принять их в партию. Между стремлением идти в атаку коммунистам во время отечественной войны, и идти исполнять интернациональный долг в чужой стране были, как сказали в Одессе целый две большие разницы. Но на эти разницы никто не обратил внимание.
Наконец-то наступил день, вернее ночь, когда нас должны были посадить в самолеты. Полк выстроили все на той же поляне. Перед нами выступил командир дивизии: «Ребята, не лезьте на рожон. В начале обработайте место, откуда стреляют, потом идите. Патронов хватит, не жалейте, за вами пойдут машины с боеприпасами.
Здесь надо сказать, почему такие обилия боезапаса. Именно дивизию, в составе которой был наш полк в 1956 году, бросили в Венгрию с холостыми патронами. Многие погибли прямо на аэродроме. Оставшиеся в живых не стали размышлять о том, почему братский народ восстал и стал резать безоружных солдат. Так же как и не стал думать, кто и почему отправил их в Венгрию с холостыми патронами. Но в них, оставшихся в живых, кипела мстительная обида, искавшая выхода, который был найден. Вот они только пришедшие из дома, живые и невредимые, обласканные родными, не знавшие, как кричат раненые, как падает замертво только что стоявший рядом с тобой товарищ. Ты по случайности не оказался на его месте. Вот они за все и ответят. За что? А за свое бесчувственное, дебильное неведение. Так началась в моем полку эта месть.