Внешне этот предполагаемый сотрудник выглядел довольно необычно, держался расковано, но вежливо и отличался некоторым апломбом и заметной самооценкой выше среднего уровня, что и не скрывал. Высокий худой брюнет, грузин, но совершенно обрусевший, видимо не в первом поколении. Некая расслабленность и спокойствие чувствовалось не только в его позе, но и в манере держаться и говорить. В выражении лица, в разговоре он производил впечатление человека умного и необычного. В общем, сразу было понятно, что есть здесь какое-то второе лицо, более значительное, чем просто соискателя работы в области реставрации. Поговорив о том, чем бы он мог у нас заниматься, мы разошлись, не решив ещё вопрос о его приёме окончательно. Настораживало это второе его лицо, ждать можно было много интересного и неожиданного. Наш начальник предоставил решать этот вопрос мне, посоветовавшись со вторым нашим физиком. «А не тот ли это Чалидзе, который входит в Сахаровский Комитет по правам человека»,– предположил мой более осведомлённый коллега. Я сказал, что , если тот, то надо взять на работу, а если – нет, то не стоит. Легко выяснилось, что это он самый и есть. Теперь легко объяснялось, с чего это его потянуло «на прекрасное» от родимой и достаточно серьёзной физики. Чем физика серьёзнее, тем меньше с точки зрения властей нужны ей такие инициативные в общественном плане люди. Из карповского института его, очевидно «ушли», а тихая заводь реставрационного центра была местом более походящим для людей не совсем вписывающихся в «самый прогрессивный общественный строй». Потом Чалидзе и сам говорил мне, что дорожка, которая привела его в нашу реставрацию была, очевидно, проложена заботливой рукой КГБ. Реставрационный центр отнюдь не режимный объект, да и вообще «отстойник» (термин не я придумал), куда собирались люди не самые подходящие для строительства коммунизма. У нас там вся парторганизация состояла из нескольких человек на несколько сотен сотрудников. У людей были несколько иные интересы, чем карьерный рост и даже высокая зарплата. Вот Чалидзе туда и «запихнули», подальше от серьёзной научной работы.
Довольно скоро мы нашли с ним общий язык, хотя и различие между нами было достаточно большим. Много времени мы проводили в разговорах на различные темы, не в последнюю очередь мировоззренческих. И разговоры были настолько насыщены и напряжённы, что домой после них я уходил иногда с головной болью. Отношения, впрочем, были вполне дружескими.
Чалидзе был одним из создателей Комитета по защите прав человека, в который входили академик Сахаров, один из создателей советской водородной бомбы, математик, член-корреспондент АН СССР И. Р. Шафаревич, сам Чалидзе и его друг Твердохлебов. Представления о характере и методах работы у членов этого Комитета были различны. Шафаревич, например, не придавая особого значения официальному статусу комитета, считал его подходящей формой, вывеской под которой могло удаваться иногда оказывать помощь конкретным людям в их трудностях при столкновении с тоталитарным государством. Чалидзе, напротив, полагал, что Комитет больше должен уделять внимания теоретической стороне правовых вопросов, носить научный характер, быть основательным, как он говорил «неповоротливым», и в таком статусе способствовать улучшению правовой атмосферы в стране. Во всяком случае, он так говорил. Впрочем, может быть, это было больше мимикрией. Но не думаю, мне кажется, что самому Чалидзе импонировал именно такой стиль работы. Он производил или старался производить впечатление некоего сноба, однако не исключено, что это было маской, под которой скрывались более сильные эмоции и решительные действия. Кроме того некоторый снобизм должен был повышать его личный статус в глазах тех, с кем ему приходилось общаться. В его сознании огромное место занимала интуиция иерархичности общества, причём иерархий могло быть много, и они далеко не всегда совпадали с общепризнанными официальными или общественными мерками. Всё зависело от приоритетов публики. Так, например, он критически отзывался о «Хронике текущих событий», самиздатский журнал, посвящённый нарушениям прав человека в СССР, за его неосновательность, но оказавшись в Америке, сам стал начал переиздавать этот журнал. В иных условиях стало возможным издавать то, что считалось «неосновательным» и антисоветским.
Беседуя на различные темы, мы, конечно, говорили и о правозащитной деятельности. Сахаровский Комитет и Хельсинская группа уделяла, как мне казалось, мало внимания защите прав верующих, да и члены этих групп были не слишком компетентны в религиозных вопросах. Мне казалось, что необходимо такое направление правозащитной деятельности, которое не только своей тематикой, но и методами работы было бы подлинно христианским.