И вот я снова уезжаю из Борегара в Париж, покидаю маму. Она все больше живет сегодняшним днем. Лишь бы Луи ублажал ее своей любовью — остальное никакого значения не имеет. Мама руководила всей домашней жизнью, не выпуская изо рта сигареты. Кошки, куры, кролики, собаки и козы жили одной семьей. Она готовила общую похлебку на всю братию — полное корыто стояло прямо на кухне. Ей удалось то, чего не сумела добиться прабабушка — между птицами и кошками теперь царил мир. И до сих пор у меня перед глазами полный набор клювов, которые клюют, языков, которые лакают, кроличьих носов, которые поводят ноздрями, козьих морд, жующих под наблюдением Кюло — собаки-полицейского, регулирующего движение. Когда, по его мнению, ктото уже наелся, он ощеривается, и обжора тут же спасается бегством. Когда же отошли все, он заглатывает объедки за три жадных глотка. Сущий пеликан.
Что касается интимной жизни (полной исповеди без сексуального куплета нет), то женщину я узнал, когда мне было шестнадцать с половиной лет. В первый раз, лежа рядом с голыми грудями и предложенным мне животом, я от волнения потерял сознание. Назавтра я наверстал упущенное. По традиции то была мамина подруга. С этой стороны, как мне казалось, все было в норме. За лечу лишь одно: я оставался верен ей четыре года, потому что любил ее.
Вернувшись в Шапталь на дополнительный курс (коллеж славился тем, что готовит в Политехнический институт и высшие учебные заведения), я пришел в восторг, узнав, что дважды два вовсе даже не четыре, и лучше понял Валери.
Математические науки открывают дорогу как в поэзию, так и в прозу. Однако меня продолжали терзать мои демоны. У дедушки не хватило терпения кормить меня еще год, и в конце второй четверти он отказался это делать, предложив в дальнейшем зарабатывать себе на жизнь самому. Мне было восемнадцать. Возблагодарим его: это позволило мне выпорхнуть из гнезда и опробовать собственные крылья.
«И он ушел, покинув родных и близких» (Клодель. «Золотая голова»).
Птица отправляется в полет
Готовясь к дальнему перелету, птицы описывают в небе большие круги, выбирая курс. Я описал их три, каждый раз сам того не ведая, прежде чем направить свои стопы в театр Ателье: ученик бухгалтера, продавец цветов на Центральном рынке, классный наставник в Шаптале, иначе говоря, репетитор.
Каждый из этих опытов меня обогатил и оставил на мне неизгладимый след. Вот их краткий обзор.
Бухгалтер
Что может придумать молодой человек, грезящий Ван Гогом и чей дед торговал красками? Пойти работать на фабрику красок! Такой поступок со стороны юноши, готовящегося без особых трудов получить высшее образование, выглядел бы диким, но, как оказалось, в нем была строгая, не уповавшая на волю случая логика, короче — логика в чисто французском картезианском духе.
Я поступил учеником бухгалтера в фирму «Лефранк» на улице Вилль-л’Эвек, рядом с Мадлен — я говорю о театре, где выступал Саша Гитри. Благодаря моему начальнику мне очень скоро представился случай проникнуть в кафкианский мир.
Посреди комнаты один против другого стоят два письменных стола. Дверь распахнулась. Влетает мой начальник. Если окно открыто, он немедленно его закрывает. Если закрыто — бросается открывать, словно ему не хватает воздуха. Затем усаживается напротив меня. Звонит телефон. Начальник хватает трубку, встаетприветствуя клиента на другом конце провода, с обворожн тельными улыбками отпуская ему поклоны. Это заказ. Он подает мне знак записывать под его диктовку.
— Прекрасно, мсье, нет ничего проще...
(Его рука вытянута в мою сторону.)
— О-о! Да, через неделю, разумеется. Вы записываете?
(Я не знаю, что ответить... он ничего не сказал!)
— Договорились, мсье!
(Он щелкает каблуками.)
— Спасибо, мсье! До свидания, мсье! К вашим услугам, мсье! Можете на меня положиться.
(Наконец он вешает трубку.)
— Вы подробно записали?
— Но вы мне ничего не продиктовали!
Начальник обрушился на меня с выговором. После этого случая он заставлял меня стоять у него за спиной, чтобы быстрее получить ответ, если ему понадобятся мои услуги. Часами простаивал я у него за спиной и, лишенный собственной субстанции, смотрел через его плечо, как он царапает по бумаге. Спустя несколько дней я вытащил из кармана учебник английского в ожидании, когда он отнимет у меня еще и душу, — по крайней мере я потеряю меньше времени. Вдруг, почувствовав что-то неладное, он обернулся.
— Что вы делаете?
— Учу английский, пока вы мне не поручите какое-нибудь дело.
— Вы нужны мне целиком и полностью. Вы должны быть в моем рас-по-ря-жении. Спрячьте книгу!
Не выдержав такого режима, три месяца спустя я решил воспользоваться «счастливым случаем» по Эсхилу. В предвкушении отпуска начальник послал меня на бульвар Мажанта перезарядить ему фотоаппарат. Выполнив поручение, я спросил фотографа:
— Можно от вас позвонить?
— Разумеется.
Я звоню своему начальнику. Полагаю, что в мою честь он не стоит по стойке «смирно», а прилип к стулу. Что не мешает ему услышать следующее:
— Мсье, ваш фотоаппарат заряжен, но потрудитесь сходить за ним сами — я больше у вас не служу. Предупредите дирекцию. Дерьмо вы эдакое...
И я ушел, ушел, ушел, даже не получив причитающееся мне жалованье. Уход для меня большое спасение. Всякий раз, когда возникает конфликтная ситуация, вместо того чтобы сцепиться, я спасаюсь бегством. Трусость? Возможно. Но у меня есть для этого более глубокое объяснение. Как поступить иначе, если хочешь уважать точку зрения других и в то же время оставаться в согласии с самим собой?
Это пошло у меня от прадеда из Лотарингии. Когда за семейным столом разражался скандал, он вытирал рот, сворачивал салфетку и, отодвинув стул, уходил, не произнося ни слова, тем самым погружая семейство в полное оцепенение.
И потом, когда уходишь, принимаешь многозначительную позу — показываешь свой зад.
Сегодня я выражаю благодарность своему начальнику, обогатившему мое представление о неисчерпаемом и неистребимом мире под названием бюрократия...
Центральный рынок
Я сильно тосковал по ученью, но хотел зарабатывать на жизнь, хотя бы из самолюбия — чтобы бросить вызов дедушке. Я не мог себе представить, что вернусь домой с понурым видом.
— Утром пойдешь со мной на Центральный рынок продавать цветы, — предложил дядя. — На тебе будут лежать счета, а вечером — телефонные звонки клиентам... остальное время занимайся живописью и учись.
Я решился не раздумывая. Мне нравилась атмосфера, которая окружала дядю, — я согласился на Центральный рынок и записался в школу Лувра.
В течение всего сезона я заявлялся на Центральный рынок еще до рассвета и продавал свои цветы между павильонами сыров и рыбы. В полдень — поездки за город и счета. После обеда — свободное время. Вечером звонки по телефону, случалось, и после шести, чтобы принять заказы на следующий день. Вставать приходилось в четыре утра. Несмотря на недосыпание, воздух Центрального рынка действовал на меня благотворно. Я развивался физически, а главное, научился спать где придется — привычка, которую сохранил до сих пор.
Жизнь Центрального рынка привила мне вкус к переутомлению. Я впервые соприкоснулся с людьми. Примите совет: никогда не засыпайте, стоя в автобусе. Вместо сочувственных взглядов вас изрешетят враждебными, ядовитыми замечаниями:
— Что за мерзкое зрелище! Не иначе как пьяница, развратник или наркоман.
— Угадали — первое, второе и третье, но из-за переутомления.
Подонки!
Ну что это было за чудо — Центральный рынок. Здесь открыл я своих первых актеров. Здесь снова встретил шестое чувство. Например, у продавца. Дать созреть покупателю, который не поддается искушению, — да это целое искусство. У стойки в кафе, шатаясь по тротуарам, топчась между кассами, я имел возможность присутствовать при смачных поединках между необходимостью продажи и авантюрой покупки. Настоящие скетчи: Центральный рынок — мой первый театр.