Я оторвалась от письма, услыхав плач твоего крестника, я слышу его крик даже из дальнего конца сада. Я не захотела отсылать это послание, не простившись с тобой; я перечла его и ужаснулась его банальности. Увы! Наверно, все матери испытывают те же чувства, что и я, и выражают их теми же словами; боюсь, ты будешь смеяться надо мной, как все смеются над наивностью отцов, толкующих об уме и красоте своих детей и непременно находящих в них нечто необыкновенное. Душенька моя, я хотела сказать тебе только одно: теперь я настолько же счастлива, насколько прежде была несчастна. Это поместье, которое, впрочем, скоро станет майоратом, землями нашего Армана, превратилось для меня в землю обетованную. Пустыня осталась позади. Целую тебя тысячу раз, дорогая душенька. Пиши мне, теперь я могу читать без слез рассказы о твоем счастье и твоей любви. До свидания
XXXII
От госпожи де Макюмер к госпоже де л'Эсторад
Подумать только, дорогая, мы уже больше трех месяцев не писали друг другу... Моя вина больше, я тебе не ответила; но ты ведь не обидчива, я знаю. Ты ничего не написала мне про сервиз для завтрака, мы с Макюмером истолковали твое молчание как согласие, и сегодня сервиз, расписанный детскими фигурками, отправится в Марсель; мастера трудились над ним целых полгода. Сегодня утром, когда Фелипе предложил мне пойти взглянуть на посуду, пока ее еще не упаковали, я так и встрепенулась: я вспомнила, что, с тех пор как, прочтя твое письмо, вместе с тобой почувствовала себя матерью, ничего о тебе не знаю.
Ангел мой, меня извиняет этот гадкий Париж, а ты что можешь сказать в свое оправдание? Свет — это настоящий водоворот. Я ведь уже писала тебе, что в Париже можно быть только парижанкой. Свет здесь душит все чувства, отнимает все время; стоит на минутку забыться — и он поглотит ваше сердце! Какая удивительная находка — фигура Селимены[88] в «Мизантропе» Мольера! Это светская женщина века Людовика XIV, светская женщина нашего времени, светская женщина всех времен. Что сталось бы со мною, если бы не моя путеводная звезда — любовь к Фелипе? Сегодня утром, размышляя об этом, я сказала ему, что он мой спаситель. Вечера мои заняты празднествами, балами, концертами и спектаклями, но дома меня всегда ждут радости любви и ее безумства, которые согревают мне сердце и врачуют раны, нанесенные светом. Я обедаю дома только в те дни, когда мы приглашаем так называемых друзей, да в свои приемные дни. Мой приемный день — среда. Я вступила в борьбу с маркизой д'Эспар и герцогиней де Мофриньез, а также со старой герцогиней де Ленонкур. Говорят, что у меня не бывает скучно. Я дозволяю себе быть в моде, видя, как счастлив Фелипе моими успехами. Ему я посвящаю утро, а с четырех часов пополудни и до двух ночи я принадлежу Парижу. Макюмер превосходный хозяин дома: он так умен и серьезен, так подлинно великодушен и так бесконечно мил, что даже женщина, вышедшая за него по расчету, не могла бы его не полюбить. Мои родители уехали в Мадрид: после смерти Людовика XVIII герцогиня без труда добилась от нашего доброго Карла X должности в посольстве для своего очаровательного поэта и увезла его с собой. Мой брат герцог де Реторе удостаивает меня своего благосклонного внимания. Что же до графа де Шолье, то этот странный воин должен век меня благодарить: отец перед отъездом употребил мое состояние на то, чтобы купить ему земли и учредить майорат, приносящий сорок тысяч франков в год; он женится на мадемуазель де Морсоф[89], богатой наследнице из Турени. Чтобы не померкли имена и титулы домов Ленонкур и Живри, король издаст указ, по которому граф де Шолье сможет унаследовать имя, титулы и гербы Ленонкуров-Живри. И правда, нельзя же допустить, чтобы два этих прекрасных герба и благородный девиз «Faciem semper monstramus»[90] канули в Лету! У мадемуазель де Морсоф, внучки и единственной наследницы герцога де Ленонкура-Живри, будет, по слухам, более ста тысяч годового дохода. Отец просил только, чтобы на щите герба Ленонкуров был изображен герб рода Шолье. Таким образом мой брат станет герцогом де Ленонкуром. Молодой де Морсоф, который должен был по смерти деда унаследовать его состояние и титул, болен чахоткой и находится при смерти. Свадьбу сыграют будущей зимой, по окончании траура. Говорят, в лице Мадлены де Морсоф я обрету очаровательную родственницу. Так что отец мой, как видишь, рассудил правильно. Такой исход вызвал общее восхищение и объяснил мой брак. В память о бабушке князь де Талейран покровительствует Макюмеру, что довершает наш триумф. Поначалу свет хулил меня, теперь одобряет. И я царю в том Париже, где еще два года назад была последней спицей в колеснице. Все завидуют Макюмеру, ибо я слыву самой остроумной женщиной в Париже. Впрочем, в Париже не меньше двух десятков самых остроумных женщин. Мужчины то нашептывают мне слова любви, то пожирают меня жадными глазами. Право, этот хор страстных и восхищенных голосов так льстит тщеславию, что я начинаю понимать, отчего женщины прилагают столько усилий, чтобы насладиться непрочными и недолговечными светскими радостями. Успех в обществе тешит гордость, тщеславие, самолюбие, словом, все чувства нашего «я». Постоянное обожествление пьянит так сильно, что я уже не удивляюсь, видя, как, закружившись в вихре удовольствий, женщины становятся самовлюбленными, пустыми кокетками. Свет дурманит ум. Светская женщина расточает сокровища ума и души, тратит свое драгоценное время, устремляет порывы своего великодушия на людей, которые платят ей завистью и насмешками; за все ее мужество, жертвы и заботы о том, как быть красивой, нарядной, остроумной, приветливой и милой со всеми, ей платят фальшивой монетой пустых речей, лживых комплиментов и пошлой лести. Все мы знаем, что остаемся внакладе, но все-таки не можем устоять. Ах! прелестная моя козочка, как нуждаюсь я в родственной душе, как дорожу любовью и преданностью Фелипе! как люблю тебя! С какой радостью я поеду в Шантеплер отдохнуть от комедий, разыгрывающихся на улице Бак и во всех прочих парижских салонах! Одним словом, поскольку я только что перечла твое последнее письмо, то, думаю, лучше всего опишу тебе адский парижский рай, если скажу, что здесь женщина не может быть матерью.
До скорого свидания, дорогая, мы пробудем в Шантеплере не более недели и к 10 мая приедем в Крампаду. Наконец-то: ведь мы не виделись уже больше двух лет! Сколько перемен! Обе мы теперь замужние дамы: я — счастливейшая из любовниц, ты — счастливейшая из матерей. Я не писала тебе, моя прелесть, не оттого, что забыла тебя. А что мой крестник, эта обезьянка? Он все такой же красавчик? Могу я им гордиться? Когда мы приедем, ему ведь будет уже целых девять месяцев. Мне бы очень хотелось увидеть, как он пойдет, но Макюмер говорит, что дети начинают ходить не ранее, чем в десять месяцев. Вот уж мы поточим лясы, как, бывало, в Блуа. А я проверю, правду ли говорят, что ребенок портит талию.
P. S. Если захочешь мне ответить, преданная мать, пиши в Шантеплер, мы вот-вот уезжаем.
XXXIII
От госпожи де л'Эсторад к госпоже де Макюмер
Ах, дитя мое, если ты когда-нибудь станешь матерью, ты узнаешь, легко ли выкроить время для писем в первые девять месяцев. Мы с Мэри (это моя няня-англичанка) совершенно сбились с ног. Правда, я не сказала тебе, что все стараюсь делать сама. Я загодя своими руками сшила приданое, сама вышила и отделала чепчики. Я раба, душенька, я не принадлежу себе ни днем ни ночью. Я кормлю Армана Луи всегда, когда он хочет, а он обжора; его то и дело приходится перепеленывать, купать и переодевать; вдобавок, мне так нравится смотреть, как он спит, и петь ему песни, а в хорошую погоду я выношу его на руках в сад — и у меня совсем не остается времени подумать о себе. Словом, ты была занята светом, а я — моим ребенком, нашим ребенком! Какой богатой и полной жизнью я живу! О дорогая, я так тебя жду — сама увидишь! Боюсь только, что у Армана начнут резаться зубки, и он встретит тебя криком и плачем. Пока он плачет редко, ведь я всегда рядом. Дети кричат только от того, что им что-то нужно, а мы не понимаем, что именно, я же стараюсь угадывать все его желания. О ангел мой, как обогатилась я и как ты обеднила себя, растрачивая сокровища своей души в угоду свету! Приезжай — твоя затворница-подруга ждет тебя с нетерпением. Я хочу услышать твое мнение о л'Эстораде, а ты, верно, хочешь узнать, как мне покажется Макюмер. Упреди меня о своем приезде. Мои мужчины хотят выехать навстречу именитым гостям. Приезжай же, королева, Парижа, приезжай поскорее в нашу скромную бастиду, где тебя ждут и любят!
89