«Дорогая, — сказал он мне со свойственной ему простотой, — я чуть не забыл перед смертью отказать Фернандо поместье Макюмер, мне надо переписать завещание. Брат простит меня, он знает, что значит любить!»
Герцог и герцогиня Сориа выходили меня, они спасли мне жизнь, а теперь хотят увести меня в Испанию!
Ах, Рене, ты одна можешь понять всю тяжесть моей утраты. Меня гнетет чувство вины, и я нахожу горькое утешение в том, чтобы покаяться перед тобой, бедная Кассандра, которую никто не хотел слушать[106]. Я убила его своей требовательностью, беспричинной ревностью, постоянными придирками. Моя любовь была тем ужаснее, что оба мы обладали одинаково острой чувствительностью и говорили на одном языке; он прекрасно понимал меня, и часто мои шутки ранили его в самое сердце, а я об этом даже не подозревала. Ты не можешь себе вообразить, как он был покорен, мой милый раб: мне случалось говорить ему, чтобы он ушел и оставил меня одну, он глотал обиду и безропотно уходил. До последнего вздоха он благословлял меня, повторяя, что одно утро вдвоем со мной для него дороже целой жизни с любой другой женщиной, будь то даже Мария Эредиа. Я пишу тебе эти слова и плачу.
Теперь я встаю в полдень, спать ложусь в семь часов вечера, до смешного долго сижу за столом, хожу медленно, могу час простоять перед каким-нибудь цветком или деревом, разглядывая листья, я серьезно и размеренно занимаюсь пустяками, я полюбила тень, тишину и ночь; словом, я с мрачным удовлетворением убиваю время. Единственная моя отрада — тихий парк, где передо мной встают картины былого счастья, невидимые для других, но красноречивые и живые для меня.
Когда однажды утром я сказала Фернандо и Марии: «Я не могу вас больше выносить. Ваше испанское великодушие гнетет меня!» — Мария бросилась мне на шею.
Ах, Рене, если я не умерла, то единственно оттого, что Господь отмеряет нам лишь столько страдания, сколько мы в силах вынести. Одни мы, женщины, понимаем всю глубину нашей утраты, когда теряем беззаветную любовь, высокое чувство, долговечную страсть, дарующую блаженство и физическое, и нравственное. Часто ли мы встречаем мужчину таких достоинств, чтобы любовь к нему не унижала нас? Встретить его — самое большое счастье, какое нам суждено, и оно выпадает нам на долю лишь однажды. Сильные и великие мужи, скрывающие добродетель под покровом чувствительности, обладающие изысканным очарованием, созданные для поклонения, остерегайтесь любить: вы навлечете несчастье на своих избранниц и на себя самих! Вот что я кричу в аллеях моего парка. И у меня нет от него ребенка! Эта неиссякаемая любовь, всегда мне улыбавшаяся, осыпавшая меня цветами и радостями, — эта любовь не принесла плодов. Я проклята небом! Ужели безграничная, чистая и страстная любовь столь же бесплодна, сколь и неприязнь, — так палящий зной пустыни и лютый холод полюса равно губительны для всего живого! Ужели чтобы иметь семью, надо выйти замуж за кого-нибудь вроде твоего Луи! Ужели Господь ревнует к земной любви?! Что за вздор я несу...
Наверное, ты единственная, чье присутствие не было бы мне в тягость; приезжай, только ты можешь разделить скорбь Луизы. Как ужасен был день, когда я надела вдовий чепец! Увидев себя в трауре, я упала в кресло и проплакала до ночи, и сейчас, рассказывая тебе об этом страшном мгновении, я снова плачу. Прощай, мне трудно писать, Я устала от мыслей, устала подыскивать слова. Приезжай с детьми, ты можешь кормить младшего при мне, я не буду ревновать — его уже нет. Я буду очень рада повидать моего крестника, ведь Фелипе мечтал о ребенке, похожем на Армана. Приезжай же разделить мое горе!..
XLVII
От Рене к Луизе
Дорогая Луиза, когда ты получишь это письмо, я буду уже недалеко: я выезжаю с минуты на минуту. Мы будем одни. Луи должен остаться в Провансе ввиду предстоящих выборов; он хочет, чтобы его переизбрали на новый срок, а либералы плетут против него интриги[107].
Я еду не затем, чтобы утешать тебя, я просто приношу тебе свое сердце, чтобы твоему сердцу не было так одиноко; я еду, чтобы жить рядом с тобой и сказать тебе: плачь! этой ценой ты купишь право рано или поздно соединиться с ним, ведь залог этого счастья — лишь в Господе, и каждый шаг, приближающий тебя к Господу, будет приближать тебя к Фелипе. Всякое твое деяние во славу Божию будет укорачивать разделяющую вас цепь на одно звено. Не отчаивайся, моя Луиза, ты исцелишься в моих объятиях и устремишься к Фелипе чистой и благородной. Ты будешь творить добро в память о нем, и Господь простит тебе твои прегрешения!
Я пишу тебе наспех — мне надо закончить сборы, да и дети то и дело отрывают меня. Арман кричит: «Крестная! Крестная! Хочу к крестной!» — так что я даже ревную: в конце концов, чей он сын, твой или мой?!
Часть вторая
XLVIII
От баронессы де Макюмер к графине де л'Эсторад
Да, Рене, все, что ты слышала, — чистая правда. Я продала парижский дом, продала Шантеплер и земли в департаменте Сена-и-Марна, но это вовсе не значит, что я разорилась или сошла с ума. Давай считать! Мой бедный Макюмер оставил мне около миллиона двухсот тысяч франков. Я дам тебе подробный отчет, и ты увидишь, что монахини хорошо выучили меня считать деньги. Я поместила один миллион в трехпроцентную ренту, когда курс был пятьдесят франков, благодаря чему мой годовой доход составил шестьдесят тысяч франков вместо тридцати, которые приносили мне поместья. Жить по полгода в провинции, заключать арендные договоры, выслушивать жалобы фермеров, которые платят аренду, когда им вздумается, умирать от тоски, как охотник в дождливую погоду, возиться с урожаем и продавать его себе в убыток, жить в Париже в доме, содержание которого обходится в десять тысяч ливров в год, помещать капиталы у нотариусов, ждать уплаты процентов, преследовать людей, задолжавших арендную плату, изучать ипотечное законодательство, словом, иметь дела в Ниверне, в департаменте Сена-и-Марна, в Париже — какое бремя, какая тоска, сколько разочарований и убытков сулит все это двадцатисемилетней вдове! Ныне мое состояние отдано взаймы государству.
Вместо того чтобы платить налоги, я без всяких хлопот каждые полгода получаю из государственной казны тридцать тысяч франков: красавец клерк с улыбкой вручает мне тридцать билетов по тысяче франков. «А если Франция обанкротится?» — спросишь ты. Во-первых, отвечу я,
Во-вторых, даже и в этом случае Франция отняла бы у меня не больше половины моего дохода; я осталась бы такой же богатой, как и до приобретения ренты, а потом — пока катастрофа не разразится, я все-таки буду получать в два раза больше, чем прежде. Катастрофы случаются раз в столетие, так что можно успеть накопить немало денег. Наконец, разве граф де л'Эсторад не пэр нынешней полуреспубликанской Франции? Разве он не опора трона, на который народ возвел своего короля[109]? Разве у меня есть причины для беспокойства, если великий финансист, глава финансовой инспекции — мой друг? Посмей сказать, что я сошла с ума! Я умею считать не хуже, чем твой король-гражданин. А знаешь ли ты, что дает женщине силы одолеть всю эту математическую премудрость? Любовь! Увы, пора объяснить мое таинственное поведение, причины которого ускользнули от твоего острого и проницательного взора, исполненного доброжелательного любопытства. Я выхожу замуж. Венчанье будет тайным и состоится в деревенской церкви близ Парижа. Я люблю и любима. Я люблю так, как может любить женщина, знающая, что такое любовь. Мой избранник любит меня так, как может любить мужчина, знающий, что возлюбленная обожает его. Прости, Рене, что я скрывала это от тебя, от всех. Согласись, что твоя Луиза недаром вводила в заблуждение окружающих и прятала свои чувства от чужих глаз. Ведь ты и л'Эсторад, памятуя о моей страсти к бедному Макюмеру, не давали бы мне житья, донимали бы сомнениями и упреками. К тому же обстоятельства были вам на руку. Ты одна знаешь, как я ревнива, и ты понапрасну мучила бы меня. Ты назовешь это безумием, моя Рене, но я хотела все решить сама, по собственной воле, по своему разумению, по велению сердца, как девушка, ускользнувшая из-под надзора родителей. Все состояние моего возлюбленного — тридцать тысяч франков долга, который я заплатила. Какой повод для осуждения! Вы начали бы доказывать мне, что Гастон мошенник, твой муж стал бы шпионить за моим милым мальчиком. Я предпочла изучить его сама. Скоро два года, как он ухаживает за мной; мне двадцать семь, ему двадцать три. Когда старше женщина, такая разница в летах огромна — еще один повод для тревоги! Наконец, он поэт и жил своим трудом; сама понимаешь, это значит, что он жил на гроши. Мой дорогой ленивец чаще грелся, как кот на солнышке, да строил воздушные замки, чем сидел в своей темной каморке и корпел над стихами. А ведь обыкновенно люди положительные считают поэтов, художников — словом, людей, живущих трудом умственным, — непостоянными. У них столько причуд, что все думают, будто и сердце у них с причудами. Несмотря на долги, которые мне пришлось уплатить, несмотря на разницу в летах, несмотря на стихи, после девяти месяцев доблестной обороны, когда я не позволяла ему даже целовать мне руку, после чистейших и сладостнейших любовных свиданий я через несколько дней выхожу за него. Теперь я уже не та наивная, неискушенная и любопытная девочка, что восемь лет назад, я не вверяю себя слепо своему супругу, но отдаю свою руку сознательно, а избранник мой ждет меня с такой великой покорностью, что я могла бы отложить свадьбу хоть на целый год; но не подумай, будто он раболепствует передо мной — это служение, а не слепое повиновение. Никогда я не встречала более благородного сердца, более мудрого чувства, более одухотворенной любви, чем у моего жениха. Увы, ангел мой, ему было от кого унаследовать эти качества. Я расскажу тебе его историю в двух словах.
106
107
109