Смотрю, глазам не верю… Ось торчит из ручки, а шарика на ее конце нет, отломился шарик. Осмотрел механизм на панели станции, там шарика нет. Найти его в глубоком снегу будет нелегко, тем более, что под снегом еще слой зеленой травки и сухих листьев.
В дивизионной мастерской связи необходимых комплектующих для ремонта нет, нет в дивизии и резервных станций. Останусь без станции на длительное время.
Начал поиски. Шарик — деталь небольшая, диаметр меньше 5 миллиметров.
Разгребаю снег руками, каждую пригоршню просеиваю.
Вот мелькнуло что-то темное. Невольно вздрогнул, может, это отломившийся шарик. Нет, это всего лишь соринка. Руки окоченели. Отогрел — и снова за работу.
Таким образом просеял целую гору снега, метров с трех-четырех квадратных. Шарика все нет и нет. Начал терять надежду его найти. Руки совсем окоченели, покраснели и ничего не чувствуют. Сколько времени прошло, не знаю, руки коченеют все больше, а надежда найти шарик все больше и больше тает.
Тут неожиданно нашелся шарик. Посмотрел на место излома. Это заводской брак. При выточке шарика на шейке, соединяющей его с осью, прорезали лишнюю бороздку.
Пришли в поселок. Первым делом отогрел руки. Слава богу, не поморозил.
Закрепить шарик на оси в наших условиях реально только пайкой, да еще так, чтобы не изменились габариты детали, иначе не будет действовать вернерное устройство.
Что значит экстремальное положение. Ухитрился с помощью огромного паяльника и оловянного припоя, позаимствованных у оружейного мастера, закрепить этот шарик.
Радиостанция была починена, а связь со всеми корреспондентами установлена.
В Чехословакии отношение к нам было совсем другое, чем в пройденных странах. Нас встречали, как своих братьев, считали, что это их прямой, святой долг.
Слушаю передаваемый из Москвы по радио концерт. Исполнялась популярная тогда песня «Огонек».
Радушный, теплый прием жителей да эта песня задели какие-то струны души, наполнили ее чем-то близким, родным. Неважно, что меня в армию провожала дружная студенческая семья, совсем не так, как в этой песне. Все равно чувствовал себя ближе к родине, к дому.
Последние дни 1944 года. Мы в Чехословакии. Кругом горы, покрытые густыми лесами. Впечатление, что нахожусь в зеленом волнующем море. Горы — это волны с белыми гребешками, шапками снега на ветвях деревьев. Несколько поселков, расположенных на склонах гор, похожи на небольшие острова, окруженные коралловыми рифами. Хлопья снега, осевшие на ветвях кустарников возле приусадебных участков, похожи на кипящую пену морских волн.
Зеленую идиллию нарушил грохот взрывов, треск пулеметных и автоматных очередей. Над деревьями, на месте боя, поднимаются легкие облачка дыма. Прорисовывается размещение передовой, самих участников сражения не видно.
Шум боя затих как-то сразу.
Хотя являюсь пассивным участником не первой атаки, не могу безразлично относиться к происходящему. Переживаю, тревожно вслушиваюсь в эфир, боюсь услышать страшное, что кто-то из комбатов доложит о неудаче.
Проходит несколько томительных минут. Снова впереди шум и дымки над лесом. Теперь далеко впереди. Наступление развивается успешно.
Вчера противник упорно сопротивлялся, а сегодня, 30 декабря, отходит, не принимая боя.
Перед нами, в окружении гор и снегов, деревенька, выглядящая как сюжет новогодней открытки. В центре — православная церковь, возле нее несколько больших кирпичных домов, остальные 25–30 — обычные, сельского типа.
Деревню мы взяли. Квартирьеры предложили полковнику дом священника, самый большой, а нас, радистов, поместили где-то рядом. Полковник решил иначе. Ему останавливаться в доме священника негоже. Он занял дом рядом, а нас послал к священнику и приказал доложить в штаб дивизии о занятии деревни.