Мсье де Сен-М. оставался по-прежнему добрым и предупредительным, он посоветовал мне обратиться в Париже к одному из своих внуков, который уже давно там жил. Этот последний не был мне чужим. Он был со мной знаком. Также он знал мою мать и был в курсе привязанности, которую испытывала к ней вся его семья. Поэтому он принял меня как брата. Благодаря ему, я избежал ужасного смятения провинциала, впервые в одиночестве заброшенного в безумную суматоху Парижа.
На следующий же день после моего прибытия он проводил меня в администрацию, где я познакомился с начальником эксплуатационной службы, чье имя слишком известно, и я не буду его здесь упоминать. У нас состоялся короткий разговор, во время которого я просил его прислать мне вызов в Париж, что он мне и обещал. Он завершил нашу беседу следующими словами: «Возвращайтесь в Б. и ожидайте скорейшего назначения».
Итак, через день я покинул Париж, не успев его толком посмотреть, однако рассчитывая позже узнать его получше. За время, проведенное мною в Б., ничего серьезного не случилось. Каждый день в полном одиночестве я выходил на прогулку. Разговоры о моих авантюрах начинали затихать. Теперь, когда ситуация начинала проясняться, у многих появилась возможность реально ее оценить. Впрочем, должен сказать, что мои близкие знакомые в основном выражали мне живейшее сочувствие в связи с последними событиями. «Бедное дитя, — говорила мать одной из моих подруг и соучениц, — теперь я люблю его еще больше, поскольку могу в полной мере оценить. Сколько он должно быть выстрадал!»
Можете сами понять, как были потрясены все достойные преподавательницы педагогического института. Описать это не представляется возможным. По этому поводу достопочтенный духовник написал мне по-отечески прочувствованное письмо. «Теперь я могу, мой дорогой сын, сказать вам, насколько теплые чувства я навсегда сохранил к своей бывшей дочери. Но вам никогда не понять наивного изумления наших добрых монашек, чьим любимым воспитанником вы в каком-то смысле являлись. Сестра Мари дез Анж, узнав о происшедших с вами переменах, закрыла лицо руками, вспомнив о связывавших вас близких отношениях. «Боже мой, — воскликнуло это небесное создание, — а я-то от чистого сердца целовала его, когда он был здесь в последний раз по моему приглашению! Он же при расставании целовал мне руки без малейшего смущения». Однако эти добросердечные существа ни в чем меня не обвиняли и сохранили ко мне в глубине души привязанность, форма которой все же изменилась. Эти чувства ко мне наверняка останутся прежними, ибо в основе их лежат чистота и святость.
Я хочу сказать, что все предположения по поводу моих прежних отношений с этими земными ангелами являются совершенно и полностью ложными. Несомненно, в какой-то мере они допустимы, и нельзя отрицать, что меня ужасающим образом выставили на всеобщее обозрение, это всем понятно; однако только я понимал таившуюся в этом опасность. Я страдал и боролся, о чем, по крайней мере, никто и не подозревал. Совершенно ясно, что исключительно чистым и возвышенным принципам, заложенным во мне еще в детстве, я обязан тем, что мог, не краснея, смотреть на этих великодушных людей, ничем не потревожив спокойствия их души.
Я говорю все это не ради оправдания, но исключительно потому, что я был бы достоин упреков подобно преступнику, подобно недостойному трусу, если бы позволил хоть тени подозрения пасть на этих созданий, чьи души несомненно достойны принять взгляд самого Господа.
Моя переписка с Сарой продолжалась. Она получала мои письма и регулярно мне на них отвечала, скрывая это от матери. Последней я написать не решался. Я ошибся, однако понял это гораздо позже. Мое робкое молчание по отношению к ней, должно быть, казалось ей либо холодным безразличием к ней и ее дочери, либо же запоздалым раскаянием в недостойном поведении у нее в доме.
Снова моя неопытность меня подвела. Не сомневаюсь, что если бы я сумел взять ситуацию под контроль, мое будущее было бы иным. И возможно, сегодня я был бы ее зятем.
Но без сомнения, этого не желал Господь, и я ошибочно рассчитывал на это звание, которого мне никогда не получить! Мадам П. любила меня искренне, по-матерински. Мой отъезд задевал ее тем сильнее, что угрожал самым дорогим ее сердцу интересам: серьезно компрометируя ее дочь и ставя под удар репутацию ее заведения. И то, и другое все же пострадало, вокруг нее поползли тайные пересуды. Настоящее могло пролить свет на прошлое, которое и так представлялось весьма двусмысленным. Инспектора учебного округа не отказали себе в удовольствии и затронули эту чрезвычайно болезненную струну. Им были известны все перипетии этой драмы и скандальная роль, которую в ней играл я. И напоминая мадам П. об этом, в какой бы то ни было форме, они заставляли ее снова пройти через все муки стыда, унижения, ставили под сомнение ее честь и задевали болезненную гордость. В подобных обстоятельствах бедная женщина, вероятно, много раз прокляла тот день, когда приняла меня в свою семью. Ее материнское сердце, должно быть, разрывалось, когда ужасные мысли терзали ее рассудок; думаю, в душе она безжалостно упрекала себя за свою длительную слепоту, которая, однако, была вполне объяснима тем, что заподозрить свое дитя было выше ее сил. И все же, Боже мой! Она была женщиной, и ее силы тоже были не безграничны!