В конце 1967 г. мне предложили переехать в Харьков главным конструктором вместо Морозова. Я и на этот раз отказался. Тогда министр попросил кого-нибудь из нашего КБ в Харьков на должность заместителя главного конструктора, чтобы через год он занял место Морозова. Я рекомендовал ему моего товарища по академии Шомина Николая Александровича. Правда, прежде чем стать главным конструктором, ему пришлось поработать заместителем около восьми лет. Его судьба была более удачной: дослужился до генерал-лейтенанта, стал лауреатом Ленинской премии. К шестидесятилетию ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда.
После подписания приказа о моем освобождении от должности главного конструктора я позвонил на завод. Там настолько не предполагали подобного исхода, что, видимо, не сразу восприняли его всерьез. Секретарь даже сказала: «Леонид Николаевич! Приезжайте-ка побыстрее, а то Венедиктов зашился с бумагами». Я позвал к телефону Бенедиктова, рассказал ему обо всем и попросил заочно оформить мне отпуск, чтобы иметь время для трудоустройства. Он пообещал это сделать, но через три дня получаю за подписью директора телеграмму: «Срочно приезжайте Тагил оформления расчета». Я же за это время нашел в Москве устраивающую меня должность заместителя председателя научно-танкового комитета ГБТУ, на которой и прослужил целых десять лет.
Прощание с Нижним Тагилом было теплым и трогательным. Я даже не ожидал, что так сросся с коллективом, который оказался сплоченным, работоспособным, а люди, его составляющие, – душевными и близкими. Была прощальная фотография на память: всем коллективом КБ у Дворца культуры завода. Зная, что я никогда не был охотником, мне, видимо, в шутку подарили охотничье ружье со всеми принадлежностями, вплоть до подсадных уток. Участники самодеятельности преподнесли фотоальбом с их фотографиями во время выступлений. Опытный цех подарил макет будущего танка Т-72.
С тяжелым сердцем покидал я город и завод, где прошли лучшие годы моей жизни. Не давала покоя мысль о том, что по моей рекомендации руководить заводом стал самолюбивый, мелочный человек, умеющий, правда, за увесистой фразой спрятать свои слабости. Крутяков оказался к тому же плохим организатором производства. При его директорстве дисциплина на заводе и уровень производства заметно упали. Завод утратил ритмичность. Дело доходило до того, что стали авансом оформлять выполнение плана. В конце концов, Крутякова «ушли», но прежде чем это случилось, он успел стать лауреатом Государственной премии СССР именно за танк Т-72, создание которого считал стратегической ошибкой.
Александр Александрович Морозов
Мои отношения с Александром Александровичем Морозовым складывались неоднозначно. У читателя может возникнуть впечатление, что между нами в основном были отношения антагонистического толка. Спору нет, я всегда стремился к тому, чтобы сделать что-то лучше, удачнее, надежнее, чем в морозовских конструкциях, зачастую неоправданно не приемля его решения или замыслы. Но я на всю жизнь сохранил в своей душе память об этой выдающейся личности – Конструкторе с большой буквы, будучи современником которого я многому научился и многое понял.
В этой короткой главе я хочу рассказать о том, каким человеком был главный конструктор харьковского танкового КБ Александр Александрович Морозов, светлая память о котором осталась в сердце каждого, кто имел счастье быть его соратником в славных делах советского танкостроения.
Моя первая встреча с ним состоялась в конце декабря 1949 г., когда мы, пятнадцать выпускников академии, приехали по распределению на Уралвагонзавод. Собрал он нас в небольшой комнате, которая называлась тех-кабинетом, рассказал об ожидавшей нас работе и начертил на бумажке диаграмму творческого роста конструктора. Из диаграммы следовало, что творческая отдача конструктора достигает максимума к 45-летнему возрасту, с 45 до 50 лет она остается постоянной, а после 50 лет снижается...
Кто-то из наших товарищей, видимо, желая показать свою готовность к творчеству, задал вопрос: «Александр Александрович! Что надо иметь, чтобы стать кандидатом технических наук?» Морозов подумали сказал: «Знаете, как-то собралась анологичная компания, и был задан вопрос: «Что надо иметь, чтобы поставить клизму?» Один сказал – банку, другой – воду, третий – трубку, а четвертый, оказавшийся медиком, сказал: «Прежде всего, необходимо иметь объект клизмирования...»
– Вам теперь ясно, что надо иметь, чтобы стать кандидатом наук?
– Ясно, – ответил задавший вопрос.
В начале своей работы я прочитал в каком-то журнале о том, что разработан клей, который клеит все на свете. Подал рацпредложение приклеивать им фрикционные накладки к диску привода вентилятора. В серии они держались на заклепках. Предложение было принято для испытаний. Результаты испытаний оказались плачевными, и я по молодости тяжело переживал неудачу. При утверждении отчета Морозов успокоил меня, сказав: «Не расстраивайтесь. Я тоже попался на этом клее. Жена разорвала плащ. Я сказал, что я его заклею новым клеем. Плащ будет как новый. Все сделал по технологии. Расстелил плащ на полу, склеил, на склеенное место положил доску, придавил ее ножками кровати. Через 24 часа разобрал всю конструкцию, поднял плащ, передал его жене и сказал: «Носи!» Она взяла плащ, потянула двумя руками склеенные части, а они разошлись... «Что же теперь мне делать?» – спросила она. Я ей бодро ответил: «Сшей шов на машинке и носи себе этот плащ на здоровье».
При работе над новым котлом подогревателя возникла идея исключить установленный на нем водяной насос, который часто выходил из строя. Вместо него мы с В.Н. Бенедиктовым придумали специальное устройство, которое назвали «пароциркулятором». Суть этого предложения была в следующем: в передней части котла делался дополнительный отсек с трубкой, которая выходила в водяной патрубок подогревателя. Между водяной рубашкой и отсеком устанавливался клапан, через который в отсек поступала вода. Как только вода в отсеке нагревалась до кипения, клапан автоматически закрывался. Образовавшийся пар поступал в патрубок подогревателя и прогонял охлаждающую жидкость через систему. Как только вода в отсеке полностью испарялась, клапан открывался, отсек вновь заполнялся водой, и все повторялось сначала. Изготовили образец, попробовали – работает. Решили показать Морозову.
Пришли в закуток цеха, где испытывался подогреватель, пустили установку – пароциркулятор работает, охлаждающая жидкость в системе прогоняется. Вдруг мимо головы Морозова что-то со свистом пролетело вверх. Из пароциркулятора пошел пар. «Ясно», – сказал Морозов и вышел из закутка. С тех пор мы пароциркулятором больше не занимались.
А дело было вот в чем. Чтобы избежать возможного взрыва пароциркулятора при возникновении большого давления пара, мы приварили к нему небольшой патрубок и вставили в него деревянную пробку. Эта пробка, была сначала мокрой, кое-как держала давление, но стоило ей подсохнуть – вылетела вверх...
После отъезда Морозова из Нижнего Тагила в Харьков мы периодически встречались с ним на различных совещаниях в Москве. Как-то само собой получалось, что в перерывах совещаний мы часто оказывались вместе: обедали, отдыхали. Однажды после заседания коллегии Министерства, где я, отчитываясь, занялся самокритикой, Александр Александрович сказал: «Леонид Николаевич! Зачем вы сами себя критикуете? Вон их сколько замминистров сидят за столом, это их дело – критиковать. За это они получают по 20 тысяч в месяц». После этого разговора я сам себя никогда в жизни не критиковал...
Александр Александрович органически не терпел чиновников как гражданских, так и военных. Ему ничего не стоило отчитать при всех какого-нибудь замминистра или генерала. Доставалось от него и будущему первому заместителю Председателя Совета Министров СССР А А. Воронину, когда он был еще заместителем министра оборонной промышленности.
Вообще, когда Морозову что-то не нравилось, он быстро взрывался, при этом мог и оскорбить человека. Как-то нас, танковых конструкторов, собрал министр и сказал, что Хрущев хочет, чтобы мы занялись разработкой танка на воздушной подушке. Услышав это, Морозов сразу встал и сказал: «Не знаю как по-английски, а по-русски это называется «бред сивой кобылы!»