“Неисчерпаемый кладезь тайн и загадок” – называют Луиса Игнасио. И впрямь, в его загадочной душе поселилась тайна. Он всегда был одной из моих слабостей в часы, когда я предаюсь размышлениям, но теперь, с момента той аварии, я ни на миг не выпускаю его из вида, за исключением тех моментов, конечно, когда он выходит на улицу. Ведь я-то туда не выхожу, кроме тех случаев когда меня волокут в клетке к проклятущему эскулапу, этому врачевателю котов и собак.
Так вот я говорю, что душа Луиса Игнасио всегда казалась мне бездонным колодцем.
Рассудительный, молчаливый, скрытный в своих чувствах, но имеющий тягу к взаимному
обмену мнениями. Три года назад, по времени это совпало с его поступлением в Университет, он очень быстро созрел, как личность. Его ум был благодатной почвой для самых разнообразных идей, а душа была открыта нараспашку. Впрочем, в основных вопросах он был скептиком и всегда во всем сомневался. Его собственные взгляды боролись с иными убеждениями, полагаю, противоположными. Он никогда не подпадал под влияние эмоций ни своих, ни чужих. Его глубокий рационализм служит ему своего рода защитой, подобно зонтику, защищающему нас от дождя. По ходу, я, возможно, запутался в словах, и не уверен в том, что не только правильно, но хотя бы приблизительно изложил идеи и описал моральные качества этого парня. Я бы хотел к этому вернуться и попытаться охарактеризовать его простыми словами: он великодушный и добрый, готов прощать и даже оправдывать поступки и поведение, которые могут поражать обычных людей, то есть, иными словами говоря, он способен самостоятельно анализировать и осмысливать общепринятые ценности, но очень требователен к самому себе. Он – ярый приверженец рациональности, которая является неизбежной точкой отсчета в его скептическом и дотошном анализе вещей. Он ничего не принимает на веру только лишь потому, что так принято, или кто-то так говорит, но в то же самое время он готов водрузить на операционный стол рациональности – слово-то какое, м-рр, аж в дрожь кидает – свои собственные убеждения, проще говоря, пересмотреть свои взгляды. Все это плоды его доброго, мягкого, открытого, тихого и спокойного характера, его неспособности причинить кому бы то ни было боль, даже в минуты легкого раздражения. Конечно, в последнее время, у меня складывается впечатление, что из больницы он вернулся более раздражительным, хотя нужно все же сказать, что его раздражение сейчас улетучивается со скоростью воздуха.
Его чувство справедливости легендарно... Я хотел сказать, что оно чуть ли не семейное
предание. Оно проснулось в нем, когда он был совсем еще малышом, едва ли не с пеленок.
Уже давно тот, кто всем заправляет, его отец, в шутку, любя, назвал его “приверженцем справедливости”, вспоминая, вероятно, свои собственные уроки детства, когда все главные герои комиксов и более-менее сносных фильмов, взвалив на себя груз имперской политики, были “приверженцами справедливости”. Начиная с Роберто Алькасара с Педрином и Хорхе с Фернандо, почти фалангистом, и заканчивая Эль Койотом с Майорки и Рыцарем в маске, который провел свою жизнь в Сантьяго, совершая убийства и освобождая красивых христианок из когтей сарацинов.
Несмотря на это чувство справедливости Луис Игнасио с пониманием относится к тем,
у кого его нет. Он ненавидит все, что используется для того, чтобы карабкаться по головам, помыкая прочими людьми: продажность, лицемерие и двуличие, вранье, надувательство, насмешки над законом, которые обосновываются демократией. Кажется, что с той аварии он повзрослел и стал мягче. Он проявляет себя более душевным, и его откровенность порой граничит с ребяческой непосредственностью, которая меня удивляет.
В моем анализе есть один большой пробел, касающийся его общения с Богом, в чьем
существовании он нисколько не сомневается. Это я неоднократно слышал в его разговорах с родителями. Сдается мне, что это убеждение – единственный причал в его разрушительном пути полного переосмысления всего своим особенным аналитическим чутьем, которое уже давно решило просеять все через решето разума.