На фото крестная, мама с Аллой, и я, на руках у бабушки.
Помню бабушку Татьяну, когда она еще ходила. Мы с ней слушали радио. Это был детекторный радиоприемник «Комсомолец». На стене возле стола висела черная коробочка размером примерно 10×15 см, а под ней на гвоздике висели наушники. Радио смонтировал отец. На верхушках яблони возле сарая и на груше возле клуни были прибиты жерди, между которыми был натянут провод, примерно 30м длиной, служивший антенной. Я любил слушать передачи под названием «театр у микрофона», другое меня не интересовало. Скорее всего мне тогда было 2,5 года.
Позже, когда мы были с бабушкой дома вдвоем и по радио передали сообщение о смерти Сталина, бабушка сильно плакала, так как не знала, как мы теперь будем жить дальше. Почему-то не помню, где тогда была сестра Алла. Это мне уже точно было 4 года.
Нашими соседками на улице были две уже взрослые девушки, которые заканчивали школу, дочери двух родных братьев, Митрофана и Николая Василенко. Такие же разные, как и их отцы. Дед Митрофан и дед Николай отличались как небо и земля. Дед Митрофан – добродушный, отзывчивый, мастер на все руки, всегда готовый прийти к соседям на помощь. Брат был его противоположностью – закрытый, несколько нелюдимый, в свой дом старался никого не пускать, правда любил поговорить о политике.
Фото с Галей
Дочь деда Митрофана Галя была веселой, общительной, дочь деда Николая Люда – скованной, чрезмерно стеснительной, необщительной. Люда по ночам боялась спать без света, поэтому у них в доме всю ночь горела керосиновая лампа. На одном керосине можно было разориться. Сохранилась фотография, на которой я и Алла сфотографированы с Галей. Галя и Люда фотографировались во дворе у Люды, и мы с Аллой там бегали. Заодно и мы в кадр попали. Я помню это фотографирование, но не мог вспомнить, как мы там оказались. Мне там 3,5 года. Алла подсказала, что по рассказам мамы, нас оставляли на попечение Гали во время летних школьных каникул.
Возле двора деда Митрофана стояла длинная скамейка. По воскресеньям (раньше выходной был только один) на ней собирались девушки. К ним приезжали парни и начинались танцы под гармонь и бубен, песни. Нам с Аллой все это очень нравилось. Сейчас такого уже не увидишь. Потом Галя вышла замуж и уехала. Люда закончила институт и стала хорошим преподавателем математики, дети ее хвалили. Замуж она не вышла, и, после смерти родителей жила одна. В свои 80 лет, когда я приезжал к Талику в гости, она еще помогала им чистить свеклу. Именно тогда я от нее и узнал о своих предках-казаках. Она показала нам казацкое седло, с которым ее предки вместе с нашими пришли в Веркиевку из Запорожской Сечи после ее разорения Петром Первым. Кстати, еще один штрих к ее портрету. В этот год два придурка, которым захотелось выпить, без согласования с ней, выкосили у нее еще зеленым ячмень, который она выращивала на зерно, и потребовали плату за работу. И она им заплатила, вместо того, чтобы потребовать компенсацию за нанесенный ущерб.
Первое яркое воспоминание об Алле у меня, пожалуй, связано с одним знаменательным событием – нам пошили зимние пальто. В чем мы ходили до этого, я не помню. Пальто были классные, с воротниками из черного каракуля. На манжетах рукавов пальто Аллы были еще украшения из остатков каракуля, а на моем не было. Я просил и мне такие пришить, но каракуля больше не было и портной мне объяснил, что такие украшения пришивают только девочкам, мальчикам не пришивают. Мне очень хотелось такие украшения, но раз мальчикам нельзя, то пришлось смириться.
Пальтишки нам сшил соседский дедушка Осипенко, живший от нас через три дома. Пальтишки были сшиты со старого маминого пальто. Портной перевернул ткань наизнанку и получились абсолютно новенькие пальтишки, которые носились пока мы с них не выросли. А дедушка был замечательный. Кроме того, что он умел шить, у него еще были в сенях жернова, а за домом ножная ступа. Такого больше ни у кого не было. К нему мы с мамой ходили молоть муку и толочь в ступе просо, чтобы получить пшено. В то время мама сама раз в неделю пекла хлеб, магазинного не было. Какой от него шел запах! А какой он был вкусный! Такого вкусного хлеба я в своей жизни больше не ел. Хотя нет, ел, только не черный, а белый. Это было, когда я служил в поселке Бершеть, под Пермью. Там в солдатской пекарне пекли удивительно вкусный белый хлеб, который можно было кушать один, без ничего.
В связи с жерновами и ступой вспомнил еще одно старинное приспособление, которое было уже у нас дома – жлукто, применявшееся для отбеливания постельного белья. Выварок, применявшихся для этой цели позже, тогда еще не было. Жлукто, это большая бочка без дна и крышки, выдолбленная из колоды липы, высотой порядка 1,2 метра и диаметром порядка 60 сантиметров с толщиной стенок порядка пяти сантиметров. Оно ставилось на доски с настеленной на них соломой. В него мама закладывала самотканое постельное белье, пересыпая его древесной золой. Потом заливала в жлукто кипяток и накрывала крышкой. Вода снизу вся вытекала, но под воздействием пара и золы белье отбеливалось, это называлось золить белье.