В качестве приза я получил увесистую стопку книг по математике, которую поленился тащить домой и сдал в букинистический, чего до сих пор не могу себе простить, ведь в этой пачке находилась книга Спрингера «Римановы поверхности», от которой я и сейчас бы не отказался, и многое другое.
После олимпиады я поступил в Ленинградскую физико-математическую школу-интернат номер 45, и начался совсем новый период в моей жизни, о котором также немного рассказано в этой книжке.
Школа
Я вырос в семье военнослужащего, мы часто переезжали, и за свою жизнь я сменил несколько школ: начинал учиться в первом классе в белорусском городе Полоцке, затем во время отцовской учебы в академии Генерального штаба два года проучился в Москве, а с третьего по седьмой класс включительно — в Таллине. Пожалуй, именно таллинский период жизни стал для меня самым насыщенным и интересным.
Отец, по обыкновению, устроил нас с сестрой в самую лучшую местную школу номер 19, в которой я и проучился целых 5 лет. Школа у нас была действительно очень хорошая с прекрасными учителями математики, физики, английского, а мой класс отличался еще и очень сильным и ровным составом. Юра Меримаа, Миша Корчемкин, Лена Скульская, Густав Пялль, Олег Румянцев, Саша Судницын были уже тогда в детском возрасте неординарными личностями, и общение с ними было для меня большой радостью.
Юра и Миша привлекли меня к занятиям плаваньем в бассейне ЦСКА, и все 5 лет я его исправно посещал, так, правда, и не добившись каких-либо спортивных успехов, но научившись грамотно плавать всеми стилями и наработав себе запас здоровья на много лет вперед. А с Олегом мы посещали многочисленные таллинские кружки во Дворце пионеров и в других местах.
Чем я только не занимался тогда! Кружок по радиоделу, где я научился азбуке Морзе, театральный кружок, где я сыграл в пьесе «Тимур и его команда» (до сих пор помню замечательную сцену, в которой Тимур говорит какой-то опешившей при его появлении девочке: «Тише, Таня, кричать не надо, я — Тимур») спортивная секция фехтования на саблях и т. п. Когда отец звонил домой, находясь в очередной командировке, то обязательно спрашивал, в какой еще кружок записался его сын и удовлетворенно хмыкал, выслушав очередной длинный перечень.
Но самым полезным для меня в ту пору оказался неожиданно кружок рисования, куда я записался по следующей причине. Дело в том, что я был воспитан в психологии отличника. Обладая в детстве сильным энергичным характером, я во всем желал быть первым, и родители умело канализировали эту мою страсть в сторону учебы. Для меня было абсолютно неприемлемым уступать кому-то в школьных занятиях, а уж получать четверки — тем более. И вот в одной из четвертей я получил «четыре» по рисованию, что было для меня совершенно непереносимо. И тут-то мой приятель Гутя Пялль, который уже тогда прекрасно рисовал, и привел меня на занятия этого кружка.
Сразу честно признаюсь, что никогда не обладал и, по-видимому, уже не буду обладать способностями рисовальщика, и тем не менее занятия в кружке оказались захватывающе интересными. Мы не только рисовали (что у меня получалось неважно), но и выслушивали интересные лекции. Именно на этом кружке я впервые узнал о перспективе, и с того момента, по крайней мере композиционно, мои рисунки стали приемлемыми. Произошло на одном из занятий кружка и событие, которое очень повлияло на меня, раздвинув рамки моего восприятия мира. Один из моих одноклассников, Ориничев, бравший кроме регулярных занятий еще и платные индивидуальные, как-то принес свою акварель, на которой был изображен лежащий у стены большой стеклянный шар, на который падали солнечные лучи, преломляясь всевозможными цветами радуги и окрашивая этими цветами стену.
«Не бывает стен такого цвета» — сказал я — «стены обычно белые». «А вот и нет» — ответил мой приятель — «это чисто белых стен не бывает». После небольшого спора он согласился, что и той причудливой расцветки, которую он изобразил на картине, он тоже никогда не наблюдал наяву, но добавил, что «так он видит эту картину». Это объяснение глубоко поразило меня, потому что по сути здесь я впервые встретился с понятием свободы творчества и осознал, что человек не обязан слепо копировать окружающее, а имеет право на собственный взгляд на мир и даже, наверное, этим-то и интересен для других.