— Это возмутительно! Какая дерзость! Они считают себя хозяевами Рима? — негодовала публика, привыкшая к пятнадцати, а то и к тридцати минутам опоздания.
Тем временем война шла своим чередом, и союзники медленно, но неуклонно продвигались на север. Уже в январе 1944 года они сделали вылазку в Анцио — совсем близко от Рима, но должны были приостановиться, так как встретили отчаянное сопротивление в горах вокруг аббатства Монте Кассино, которое пало лишь под конец мая того же года. Уже с начала 1944 года до нас доносятся звуки отдаленной канонады.
В том же году с Вячеславом происходит необычайное явление: после долгого молчания в нем пробуждается лирическая волна, в которой отражаются все римские происшествия этой эпохи, а они, в свою очередь, вызывают забытое прошлое. День за днем рождаются стихи, создается «Римский Дневник» 1944 года. 1 февраля я прихожу к Вячеславу, приношу только что сорванную мною ветку мимозы и описываю ему, как на дворе уже чувствуется приближение весны. Вячеслав любит, чтобы ему рассказывали про все: сам он сидит почти безвыходно дома. Ночью 1 февраля появляются стихи:
Война все ближе подходит к Риму. Союзники начинают систематически бомбить его окрестности, фабрики, железнодорожные узлы. Один из таких узлов рядом с нами, у вокзала Остии. Он и, по ошибке, районы вокруг него долго подвергались ежедневной бомбардировке. Иногда налеты происходили ночью. Сначала звуки сирен, потом почти сразу густое гудение самолетов, с неба спускаются огни, часто как колоссальные гроздья винограда — фейерверк дьявольской красоты. Гроздья ярко освещают под собою город. Воздух почти сразу сотрясается канонадой. В другие разы налеты происходили днем, обыкновенно поздним утром. Помню, как под страшное завывание сирен я бросала консерваторию и бежала пешком через полгорода в наш район Сан Саба. Издали видно было, что бомбы метят в него. Квартал был окутан белым дымом. Издали все кажется гораздо страшнее. В голове мысли: «Вдруг попадет в наш дом? А если так должно быть, то хочу и я там находиться, чтобы всем вместе умереть». Совершенно одинаковая реакция была и у Димы: как только завывали сирены, отец его ученика, американский представитель при Святейшем Престоле, сам ученик и Дима подымались на террасу здания (одного из самых высоких на маленькой территории Ватикана). Оттуда, как на ладони, был виден весь город и на далеком Авентине улица близ Сан Саба, над которой грозно повисли белые облачка смертоносных бомб. Дима спешил домой. Путь был далекий.
И вдруг — гора с сердца спадала. Он заворачивал за угол улицы и видел, что дом на виа Альбертини стоит цел и невредим. Пронесло! И так день за днем.
В городское убежище мы не ходили: оно было слишком далеко от нас — Вячеслав не мог бы осилить расстояния. Как только загудят сирены, — когда все были дома, — мы собирались обыкновенно в нашей передней, которая имела над собой этаж. Остальная часть квартиры находилась под открытой террасой. Защита, состоящая из лишнего легкого этажа, была, конечно, чисто символической. Когда бомбы падали близко, наш дом начинал качаться. Нас уверяли, что это признак крепкой постройки. К этим событиям относится стихотворение «Налет, подобный трусу».
3 марта.
Такие налеты происходили ежедневно в течение довольно долгого периода. Во время одного из них бомба разрушила часть древней римской стены у нашего дома.
Мрачное настроение этого времени сказывается в стихах, посвященных Риму: