Прежде чем решиться на этот шаг, Вячеслав захотел лично познакомиться с Энгельбергом, его монастырем и школой. Поэтому мы с ним выехали из Давоса вдвоем до отъезда Димы. Как всегда, нам вдвоем было весело, и поездка приняла характер романтической авантюры. Этому способствовало еще то, что после очаровательного плавания по Фирвальдштетскому озеру мы попали очень поздно вечером в невероятно бурную грозу. Поездок — полуфуникулер — взбирался все выше и выше, с трудом протискиваясь через дикие узкие ущелья; нас оглушал гром, ослепляли молнии. На конечной станции уже все было потушено — мы приехали ночью последним поездом; дождь лил, как из ведра. Вдали тусклый фонарик обозначал скромный отельчик. Мы в него нырнули сквозь ливень и предстали струящимися перед гостеприимной хозяйкой, которую мы с Димой после прозвали (хотя ничто на это не подавало повода) «Легкомысленной цаплей». На следующее утро проснулись — идиллия. Инфернальных стихий как не бывало, ласковое солнышко, овальная долина, такая тесная, что кажется огромным зеленым залом, окружена высочайшими лесистыми и зубчатыми стенами; в зимние месяцы лучи солнца не могут проникнуть во все части долины, вдоль нее течет речка и проложена дорога, которая останавливается в конце овала; это конечное место называется «Концом света» (Ende der Welt). Посреди долины монастырь Энгельберг стоит вроде кремля, огороженный длинной белой стеной. Внутри собор, здания для монахов, школа, общежитие для гимназистов и всевозможные службы. Помню, как я ходила туда за молоком и сыром, который там же выделывался.
Вокруг монастыря небольшое селение — несколько уличек, деревянные шале, несколько магазинов и, как везде в Швейцарии, целая группа отелей, от скромных до роскошных. Жизнь патриархальная. По воскресеньям все население Энгельберга и поселков вокруг него за много километров сходилось к главной обедне, где раздавалась ученейшая полифоническая музыка для большого органа и хора из учеников и монахов. Большая часть народа одевалась по случаю воскресенья в национальные старинные костюмы: мужчины носили богато расшитые серебром или золотом блузы; девушки вкладывали в волосы длинную стрелу из серебра, а замужние женщины закрепляли шиньоны высокими чеканными гребешками. Вечером народ собирался в шинках, где лились потоки пива. Всех этих подробностей Вячеслав не успел узнать: мы пробыли с ним в Энгельберге лишь часть одного дня. Утром он пошел в монастырь один (женщинам нельзя было входить в дом, где жили бенедиктинцы). Его принял молодой директор, отец Карл, веселый и любезный, показал ему всю обитель, познакомил с двумя другими монахами — преподавателями. Занятия еще не начались, и почти все монахи находились в местечке Графенорт, где был старый дом, служивший им дачей. На обратном пути, по приглашению отца Карла, мы остановились в Графенорте, где гостеприимные монахи пригласили нас обедать (большие, домашнего производства колбасы с тушеной капустой и пиво). Я доехала с Вячеславом до Люцерна, где он сел на поезд в Рим, а сама переночевала в отеле, чтобы на следующее утро встретить на вокзале Диму.
В Энгельберге мы с Димой наняли квартирку в домике красного цвета, принадлежащем лавочнице фрау Кюстнер. Мы прозвали домик «Красным сапожком», стоял он довольно глубоко в долине, и солнце до него месяца полтора зимой не достигало. Наша квартирка состояла из одной просторной, полуразделенной на две, комнаты и кухни. Отапливалась она огромной голландской печью, которая находилась частью на площадке входной деревянной лестницы и частью, с красивыми изразцами, в квартире. Ее нужно было топить большими поленьями. Часть печи, находившуюся на площадке, я употребляла как духовку: топила в ней молоко, готовила варенец, жарила мясо, [пекла] пироги (я знала, что Диме нужно было усиленное питание). Чад от яств поднимался струйками по лестнице до верхнего этажа, где жила веселая вдова, у которой столовались несколько парней — садовников. Садовники поставляли мне зелень с грядок, а за молочными продуктами я ходила в монастырь. Масло в монастыре давали большим блоком, завернутым в толстую специальную бумагу. Холодильника не было: я клала масло на подоконник и неизбежно находила в замерзшем пакете глубокую узкую дыру, проделанную клювами местных зеленогрудых воробьев — зеленушек. В комнате стоял взятый напрокат рояль, за которым я работала. Дима с раннего утра уходил в школу, где до общих занятий брал еще частные уроки греческого языка у старенького патера Одило, которого он очень любил.