Джеб снова отпил лимонада.
— Когда он говорил, мы не понимали его, но это было не так уж важно. В душе мы были с ним.
Я мысленно улыбнулся. Эту речь я слышал столько раз, что знал ее почти наизусть. В устах отца она выглядела как призыв к созданию Конфедерации и возобновлению борьбы южан за свои права. Объединение было лишь первым шагом, после чего должна была начаться обширная программа действий. По-моему, профсоюзы даже сами не понимали, как им была нужна помощь ОКТ. Если их руководители говорили о какой-то одной проблеме, отец вступал с ними в спор и доказывал, что трудностей было значительно больше. При этом ОКТ была единственной организацией, способной оказать помощь профсоюзам, так как и АФТ, и КПП в значительной мере опирались на нее.
— И что же было дальше? — спросил я.
— В конце лета мы долго спорили, стоит ли начинать забастовку. Мы хотели бастовать, но люди из ОКТ говорили, что ожидается великолепный урожай и впервые за три года можно что-то заработать. Если бы мы упустили этот случай, нам пришлось бы потратить целых шесть лет, чтобы наверстать упущенное. А на следующей год, когда урожай выдался плохим, и большинство наших людей все равно не работало, мы начал и забастовку и добились успеха. Через две недели фермеры сдались: если бы мы не работали еще несколько дней, они бы полностью разорились.
— И в вашем профсоюзе постоянно сидел кто-нибудь из Конфедерации.
Джеб озадаченно посмотрел на меня.
— Откуда ты знаешь?
— Я знаю отца. Он так всегда делал.
— Он был великим человеком, — уважительно произнес Джеб.
— Вы думаете так даже сейчас, когда живете и хозяйствуете сами по себе?
— Не понимаю, — Джеб был поражен моим вопросом.
— Когда мы шли к вашему дому, я заметил кукурузное поле.
— Это-то? Бросьте, всего три акра. Работать там пара пустяков.
— А если люди из профсоюза скажут, что вам нужна здесь пара работников?
— Они сюда не придут. В эти края редко кто заходит, а даже если кто-нибудь навестит нас, то долго не задержится. Впрочем, я никого не жду. Никто просто не знает, что я здесь живу. Здесь ничего не растет.
Я вспомнил, как отец рассказывал, что до работы на шахте помогал своим родителям пахать и сеять. «Здесь же могила деда!», — пронеслось у меня в голове.
Джеб побледнел.
— Ты что-то сказал? — тревожно спросил он.
— Здесь могила моего деда. Вы знаете ее?
Поколебавшись, кивнул.
Мне показалось, я начал что-то понимать. Эти три акра земли были сокровищем.
— Я хочу посмотреть на нее, — сказал я.
— Сейчас? — спросил Джеб.
— Да.
Не говоря ни слова, он встал и, взяв ружье, направился к двери. Я двинулся за ним.
— Нет! — раздался позади нас голос Бетти. — Не делай этого, Джеб Стюарт!
Я посмотрел на Джеба, потом на Бетти.
— Не волнуйтесь, мэм, мы не сделаем ничего плохого.
Джеб кивнул и вышел во двор. Я обернулся к Энн.
— Жди меня здесь, пока я не приду.
— Пойду приготовлю ужин, — сказала Бетти.
— Спасибо.
Джеб шел молча, не оглядываясь, и обратил на меня внимание, лишь когда мы остановились возле небольшого креста, стоявшего на склоне холма.
— Здесь, — сказал он.
Я посмотрел на крест. Он был таким старым, что походил на остатки погибшего дерева.
— Да, — ответил я.
— Как ты догадался?
— Ты сам сказал.
— Не понимаю.
— Неважно.
Джеб пошел куда-то в сторону. Я двинулся за ним, раздвигая кусты и ветки деревьев. Через несколько минут мы остановились перед небольшой землянкой, покрытой бревнами. В землянке, судя по всему, готовили пиво. Прямо передо мной стоял большой паровой котел, рядом поблескивали медные, не тронутые временем трубки. В стороне я увидел дистиллятор, возле которого выстроились большие деревянные бочки, а напротив него были аккуратно сложены дрова.
Мое внимание привлек шум воды, доносившийся откуда-то снизу. Спустившись, я наткнулся на небольшой ручеек, уходивший туда, откуда мы пришли. Опустив руку, я зачерпнул немного воды. Она показалась мне свежей и сладкой.
— Эта вода течет в наш колодец, — сказал Джеб.
— Как вы нашли это?
— Охотился. Года два назад моя собака погналась за енотом, и он ринулся сюда. Енота я подстрелил, а потом мне захотелось узнать, куда течет ручей. Я знал, что где-то здесь должен был стоять старый дом, и спустился вниз. Он действительно там был. Через три года мы разбогатеем. Никогда больше не буду растить этих поганых цыплят. Лучше уж немного поперебиваться, но зато потом жить по-человечески.
Мы вернулись к землянке.
— Все новое? — спросил я, указывая на трубки.
Джеб кивнул.
— Нам пришлось все переделывать. Мы с Бетти работали целый год, расчищали землю, строили сарай. У нас было около шестисот долларов, и все ушло на ремонт. Только прошлой осенью, когда взошла кукуруза, мы поверили, что у нас что-то получилось. Тогда нам казалось, что мы живем, как в раю. Никто о нас ничего не знал, в Фитчвилль мы никогда не ездили и только раз выбрались в Графтон, чтобы привезти вещи. Хорошо съездили. Пойдем, — закончил он, указывая рукой в сторону дома.
Джеб медленно опустил ружье на землю и полез в карман рубашки за сигаретой. Она оказалась кривой и мятой, и, наблюдая за его пальцами, я подумал, что она, наверное, пролежала там не день и не два. Бережно разгладив сигарету, Джеб закурил и обернулся ко мне.
— В душе мы с Бетти понимали, что все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Счастье никогда долго не длится. — Он помолчал, и каким-то странным голосом добавил:
— У нас здесь немного. Мы можем уехать даже завтра.
— Разве я хочу выселить вас отсюда? — Последняя фраза Джеба несколько удивила меня.
— Это твоя собственность, не так ли? Я видел вашу фамилию в регистре, когда смотрел его, чтобы узнать, в чьем доме мы живем. Она была написана там несколько раз. Три года назад ваш отец переписал эту землю на вас, но, когда я был у нотариуса, мне сказали, что здесь уже тридцать лет никто не появлялся, если не считать юриста, который приезжал оформить дарственную.
Я отвернулся. Мне не хотелось, чтобы Джеб видел, как мои глаза вдруг наполнились слезами. Отец, видимо, рассчитал за меня все.
— Иди домой и скажи Бетти, что вам не надо никуда ехать. Я сейчас приду.
— Ты найдешь дорогу? — спросил он.
— Да.
Послышался хруст веток, вскоре стихший, и я понял, что остался один. Взяв пригоршню земли, я внимательно посмотрел на нее. Она была темной и влажной. Прижав руку к лицу, я закрыл глаза и поймал себя на мысли, что впервые после смерти отца мне захотелось плакать.