Я не могу закончить описание польской кампании, не упомянув о своём штабе, который во главе с начальником штаба полковником Нерингом работал блестяще. Благодаря своей хорошей выучке и отличной технике составления и отдачи приказов и распоряжений штаб во многом способствовал успехам корпуса.
27 октября я был вызван в имперскую канцелярию. Там собралось 24 офицера, награждённых Рыцарским Железным крестом. Я испытал удовлетворение, столь рано получая этот орден, и видел в этом прежде всего признание моей борьбы за создание современных бронетанковых войск. Несомненно, этот род войск решающим образом способствовал тому, что кампания закончилась в такое короткое время и с такими незначительными потерями. Во время завтрака, устроенного после вручения орденов, я сидел с правой стороны от Гитлера и вёл с ним оживлённую беседу о развитии бронетанковых войск и об уроках прошедшей кампании. Наконец, он спросил вне всякой связи с тем, о чём мы беседовали: «Я хотел бы знать, как воспринял народ и армия пакт с Советской Россией?» На этот вопрос я смог лишь ответить, что мы, солдаты, облегчённо вздохнули, когда в конце августа до нас дошло известие о заключении пакта. Благодаря этому пакту мы почувствовали, что тыл наш свободен, и были счастливы, что удалось избавиться от опасности ведения войны на два фронта, что в прошлой мировой войне вывело нас из строя на продолжительное время. Гитлер посмотрел на меня с большим удивлением, и я почувствовал, что мой ответ не удовлетворил его. Однако он ничего не ответил и перешёл на другую тему. Только много позже я узнал, насколько глубоко Гитлер ненавидел Советскую Россию. Он, вероятно, ожидал, что я выражу удивление по поводу заключения этого пакта, связавшего его со Сталиным.
Непродолжительный отдых в собственном доме был омрачён печальным событием. 4 ноября в моём доме в Берлине умерла моя дорогая тёща. Мы похоронили её в Госларе рядом с тестем. Новый приказ заставил меня оставить дом.
В середине ноября мой штаб был переведён в Дюссельдорф, а затем внезапно в Кобленц. Там я поступил в распоряжение командующего группой армий «А» генерал-полковника фон Рундштедта.
С целью улучшить политическую подготовку офицерского корпуса, в особенности генералитета, в Берлине был прочитан цикл лекций, причём наряду с другими лекторами выступали также Геббельс, Геринг и, наконец, 23 ноября сам Гитлер.
Слушателями были главным образом генералы и адмиралы, но присутствовали также преподаватели и офицеры-воспитатели военных школ до обер-лейтенанта включительно.
В лекциях трёх названных лиц повторялась примерно одна и та же мысль: «Генералы военно-воздушных сил, действующие под целеустремлённым руководством партайгеноссе Геринга, — абсолютно надёжные люди в политическом отношений; также и адмиралы надёжно воспитываются в духе указаний Гитлера; однако к генералам сухопутных войск у партии нет полного доверия».
После успехов в только что закончившейся польской кампании этот тяжёлый упрёк всем нам был непонятен. По возвращении в Кобленц я посетил начальника штаба группы армий, хорошо знакомого мне генерала фон Манштейна, чтобы поговорить с ним о мерах, которые надлежит принять. Манштейн разделял моё мнение, что генералитет не может мириться с упомянутыми высказываниями. Он беседовал уже со своим командующим, но тот не был склонен что-либо предпринимать. Он посоветовал мне ещё раз поговорить с Рундштедтом, что я и сделал немедленно. Генерал-полковник фон Рундштедт был уже информирован обо всём; он согласился лишь посетить главнокомандующего сухопутными силами и сообщить ему о создавшихся среди нас мнениях. Я возразил ему, сказав, что упрёки в первую очередь преднамеренно направлены по адресу главнокомандующего сухопутными силами и что он лично слышал их; дело состоит как раз в том, чтобы подойти к Гитлеру с другой стороны и рассеять эти необоснованные подозрения. Генерал фон Рундштедт не проявил готовности предпринять дальнейшие шаги.
В последующие дни я посетил некоторых старых генералов, чтобы побудить их к действиям, но всё это было тщетно. Последним в этом кругу был генерал-полковник фон Рейхенау, преданность которого Гитлеру и партии всем была известна. Однако, к моему удивлению, Рейхенау заявил, что его отношения с Гитлером ни в коей мере нельзя назвать хорошими, что, наоборот, у него были с ним очень острые разногласия. По этой причине его обращение к Гитлеру не имеет никакого смысла. Но он считал совершенно необходимым сообщить Гитлеру о настроении генералитета и потому предложил мне взять эту задачу на себя. Я сказал, что я являюсь одним из самых молодых генералов, командиров корпусов, и поэтому едва ли могу взять на себя полномочия выступить от имени столь многих старых генералов. Он высказал мнение, что это, может быть, как раз и хорошо. Незамедлительно он назначил меня на доклад в имперскую канцелярию, и на другой день мне было приказано прибыть в Берлин к Гитлеру. Из этой беседы я вынес впечатления, заслуживающие упоминания.