То был мир, приемлемый в единственно возможном для него ракурсе, «мир, видимый через человека». Из всей номенклатуры тем Бабеля более всего привлекали темы запретные, что также явно раздражало. «Рукописи не горят». Да, только при одном условии: если они не арестованы вместе с автором. В случае изъятия, как правило, следовало аутодафе, о чем можно узнать, знакомясь с делами репрессированных литераторов или их близких. Акт о сожжении в следственной практике той поры — вещь обычная. Лишь учитывая этот внелитературный факт, возможно объективное исследование эволюции Бабеля в тридцатые годы. А ведь категоричность иных диагнозов на Западе (да и у нас) прямо-таки ошеломляющая. Странно читать, например, о «беспомощности Бабеля перед действительностью» или о том, что он якобы «исчерпал» подходящий материал, «выработал» гражданскую войну и старую Одессу, то есть попросту исписался. Не лучше ли воздать должное мужеству большого мастера, ценой жизни отстоявшего свою творческую независимость и чувство достоинства в ситуации не метафорического, а вполне реального «крушения гуманизма».
Сергей Поварцов