Многие одесские студенты зарабатывали тем, что писали на почте за неграмотных письма родным и близким. Люди любили красивый и четкий почерк. Люди диктовали свои письма, определяя их стиль. Одесский грузчик-украинец предпочитал лирику, солдат из далекой Сибири — сдержанную тоску и хозяйственную деловитость, еврей неудачник-коммерсант — горесть, молдаванин — возвышенно-цветистый слог, но всем нравилось, чтобы письма были «подлинней и посердечней». Некоторые студенты тренированно заучивали тексты писем, заготовленные на случай рождения, смерти, свадьбы, успешного завершения торговой сделки, жалобы на здоровье, безденежье, но были и «художники», которые вели, выражаясь современным языком, «интервью» с неграмотными и писали каждый раз новые письма, сугубо частные, с различными житейскими сюжетами.
По своему складу интимного лирика девушка чаще и больше всего писала на одесском почтамте любовные послания. Это сказалось и в стихах.
— Стихи не произвели никакого впечатления, а почерк — незабываем, я его и сейчас вижу. Редкий…
Бабель передает гранки линотиписту.
— Итак, начнем с «металла».
Бабель, по выражению Эренбурга, ни на кого не был похож, и никто не мог походить на него. Он всегда писал о своем и по-своему; именно к этому призывал он нас в декабре 1935 года, когда встречался с участниками Вседонецкого слета молодых писателей.
Объявили, что гости поедут на шахты, заводы, фабрики, в колхоз, где живет и работает Паша Ангелина.
Утром к гостинице «Металлургия» подкатили легковые машины, автобус. Бабель вежливо отказался от легковой машины, он решил ехать в автобусе с молодежью.
— Хорошо было бы затеряться в толпе заводских рабочих, послушать разговоры, шутки, споры… Писатель-экскурсант, — Бабель смеется, — это ужасно.
Автобус мчится по Макеевскому шоссе. В Макеевке, на металлургическом заводе имени Кирова, работает мастером в доменном цехе знаменитый Иван Григорьевич Коробов. Едем к нему. Бабель расспрашивает о старшем Коробове, о его сыновьях, которые, как и отец, стали доменщиками.
Макеевский завод-гигант изумляет Бабеля. Он оглядывает его с площадки доменной печи. Внизу паровозы, ковши с расплавленной массой чугуна, ветер, дым, обжигающий аромат кипящего металла, гудки, грохот подъемников, облака газа над литейным двором. Люди в брезентовых куртках и широких брезентовых шлемах, в синеватых очках, приподнятых на лоб, сильные, улыбающиеся. Макеевка в декабрьском тумане, заснеженные терриконы, ветви железнодорожных и шоссейных дорог.
Рыжеусый, бронзоволицый, веселый, Иван Григорьевич Коробов рассказывает о работе доменщиков, вскользь — о своих сыновьях.
Коробову представляют писателей здесь же, на площадке: Бабель, Олеша, Дмитрий Мирский, Перец Маркиш, Вилли Бредель, Беспощадный, Авдеенко…
— Слыхал. — Коробов в распахнутой телогрейке, на шее цветной шарф, ушанка. — Беспощадный, Авдеенко — наши, донбасские… И Бабеля читал, про гражданскую войну, что ли?
Коробов приглашает писателей взглянуть, как варится чугун. По очереди подходят к «окошку» размером в медный пятак, долго вглядываются через синее стекло в огненную массу горна.
— Чугун варить трудно? — Юрий Карлович Олеша поеживается под ветром.
— Следить дюже надо, чтобы не переварить, — смеется Коробов, — или недоварить. Без «сала», без жирка должен быть. На чугуне свет стоит…
Немецкий писатель Вилли Бредель спрашивает, давно ли работает Коробов на заводе.
— Пацаном пришел, мальчонком. — Он показывает рукой, мол, мал был ростом. — Батя горновым был. Вот здесь и я стараюсь… Теперь все по книгам, анализы, лаборатории, а раньше на глазок узнавали, хорош ли чугун. Немцы-то небось теперь чугун и сталь на войну варят? — обращается он к Вилли Бределю.
Вилли Бредель смущается, говорит что-то по-немецки, словно он в ответе за то, что происходит сегодня в гитлеровской Германии. Он говорит Коробову, что в Германии есть очень хорошие мастера на заводах, он видел в Гамбурге, Кёльне, Ростоке, Берлине.
— У нас тут, правда, в Макеевке, больше французы были, но и немцы попадались. Башковито работали, зер гут, — соглашается он с Вилли Бределем.
Со стороны степи летит большая птица. Осторожно кружит в небе, застывает над заводом, разбросав большие крылья.
— Что за птица? — спрашивает Бабель, протирая запотевшие очки. Весьма любопытная картина…
— Орел, степной, донецкий, летит погреться в заводском дымку…