— Он до сих пор немного искривлен, — мягко говорит она.
— Значит, на самом деле я ничего не изменяла? — спрашиваю я, чувствуя досаду и раздражение в равных долях. Честно говоря, мне стоит немалых усилий удержаться и не спросить ее о том, зачем она лжет мне всю жизнь, о чем с утра проинформировали вчерашние записи.
— Кажется, нет, — говорит мама. Я шумно вздыхаю, и тогда она добавляет: — Но это не значит, что это невозможно. Может быть, у тебя просто не получилось это сделать в данной ситуации. А в чем дело, Лондон?
— Просто меня все достало, — отвечаю я, потому что так оно и есть.
Какой-то родитель негромко сигналит нам, вежливо прося проехать вперед. Мама бросает взгляд в зеркало заднего вида, потом серьезно смотрит на меня.
— Знаешь, Лондон, в чем дело. Ты знаешь о своем прошлом только то, что рассказала мне или записала, но если ты по каким-то причинам этого не сделала, то уже никогда не узнаешь, меняла ты когда-нибудь свою жизнь или нет. Это понятно?
Мне требуется какое-то время, чтобы обдумать ее слова. Допустим, прямо сейчас я вспоминаю, что завтра утром меня собьет автобус. Я не говорю об этом маме и не делаю запись сегодня вечером, следовательно, завтра утром знание о катастрофе будет полностью утрачено. Но завтра я иду в школу другой дорогой и бессознательно избегаю встречи с автобусом. Таким образом, я изменяю свое будущее, даже не догадываясь об этом.
Впервые за это утро я от души улыбаюсь.
— Еще как понятно! — говорю я, отстегивая ремень и открывая дверцу машины. Я машу маме на прощание, вбегаю в школу и спешу на первый урок.
Но в раздевалке меня уже поджидает Пейдж.
— Ты еще не говорила с ним? — спрашивает она, смущенно переминаясь в своем мешковатом спортивном костюме. Я вижу в глубине ее тесного физкультурного шкафчика подвенечное платье, обклеенное марками и почтовыми ярлыками.
Пейдж решила одеться на Хэллоуин «невестой по почте».
На мне сегодня черный джемпер с круглым воротом, черная джинсовая юбка и яркие лосины в черно-оранжевую полоску. Не маскарадный костюм, конечно, но все равно весело.
Пейдж смотрит на меня, скрестив руки, с таким видом, словно я ответственна за ее любовную жизнь.
На какую-то долю секунды мне хочется рассказать ей всю правду.
Но потом это желание проходит.
Я думаю о Брэде Томасе и о том, что он сделает с Пейдж. Думаю о предстоящем ей публичном унижении. О том, сколько горя она испытает, когда все это случится.
А потом думаю о себе.
Если быть совсем откровенной, то мне просто хочется попробовать изменить какую-нибудь мелочь, чтобы выяснить, могу ли я изменить нечто большое.
Вот почему вместо того, чтобы сказать Пейдж Томас чистую правду — а правда заключается в том, что я никогда в жизни не разговаривала с Брэдом из математического класса, — я поворачиваюсь к девочке в мешковатом спортивном костюме и бросаю ей в лицо откровенную ложь.
— Пейдж, — с напускным сочувствием говорю я, — мне очень жаль, но мне кажется, Брэд — гей.
Глава семнадцатая
— Пока! — я с нарочитой поспешностью поворачиваюсь к маме спиной и захлопываю входную дверь, оставляя позади и ее, и нашу семейную драму. И оказываюсь на крыльце рядом с мальчиком, о котором читала весь день.
Вот оно: первое свидание!
Я целый день просматривала свои записки, хихикая, задерживая дыхание, ахая и охая до тех пор, пока не пришло время наряжаться. А нарядившись, еще целый час сбивала пафос, чтобы выглядеть небрежно.
Он опоздал, но мне все равно. Главное — он здесь.
За порогом меня встречает морозный октябрьский вечер, но холод мгновенно прогоняет тяжесть в груди, вызванную Страхом, Джейми, маминой ложью и, похоже, всем вокруг, кроме Люка.
Люк кивает мне на свой дурацкий минивэн, стоящий на дорожке (как хорошо, что я уже знаю о нем из записок, потому что выглядит он все-таки диковато).
Люк придерживает передо мной дверцу машины, и этот галантный жест получается у него скорее естественно, чем натужно. Похоже, он прирожденный джентльмен, а может быть, просто продукт воспитания вежливых родителей.
Мы садимся на передние сиденья и пристегиваемся ремнями безопасности.
— Прости, что опоздал, — снова извиняется Люк.
— Все нормально, правда, — снова повторяю я.
— Я просто увлекся рисованием, — объясняет он, включая зажигание и подкручивая обогреватель. — Забыл о времени.
Вот теперь я раздражаюсь. Рисовал, значит? Я делаю глубокий вдох и отгоняю раздражение прочь. Главное, сейчас он здесь.