Ирму они приняли в свой круг безоговорочно. - Сколько тебе? Девятнадцать? Двадцать? Двадцать один?.. - Двадцать один, подтвердила Ирма, усмехнувшись, и ее усмешка девчонкам показалась высокомерной, как и сама Ирма. - Надменная, как английская королева, и изящная, как фарфоровая статуэтка, Ирма знала себе цену, хотя ничем не подчеркивала своего превосходства. Впрочем, его и не нужно было подчеркивать...
В компанию ее приняли, но дружить с ней не получалось ни у кого, кроме Вики. Уже тем она отличалась от них - наивных и восторженных первокурсниц, ничего еще не пробовавших в жизни, что была замужем. Точнее, собиралась замуж (в их компании - еще никто не собирался!). И с удовольствием делилась подробностями личной жизни. - Мой Сережа... Мы с Сережей... Сереже не нравится это платье, и я его больше не надену... - рассказывала Ирма. Сережа был для Ирмы средоточием жизни, и она ни от кого не скрывала, что у них с Сережей - «отношения». Это во-вторых.
А во-первых, Ирма была удивительно хороша собой, да что там хороша, - очаровательна! Худенькая, легкая, изящная, как фарфоровая балеринка из старинной табакерки, она обладала к тому же необычной внешностью: огромные, в пол-лица, глаза, капризно изогнутые губы, как-то не вяжущиеся с чертами ее полудетского лица, и длинные иссиня-черные волосы (Вика знала секрет: Ирма красила волосы...штемпельной краской. Обыкновенной штемпельной краской для печатей, которая продается в канцтоварах, восемь копеек пузырек. «Она хорошо держится, только под дождем нельзя... и я всегда зонтик таскаю! Зато цвет офигенный! Скажешь кому-нибудь - тебе не жить!» - пообещала Ирма Вике).
- У тебя фигура просто класс! - восхищались девчонки. - Ты, может, гимнастикой занималась?
- Танцами, но это так, непрофессионально. Это хобби. - отмахнулась от расспросов Ирма.
Вика знала, что - не хобби. Ирму отчислили из выпускного класса хореографического училища, что-то там у нее случилось с ногами, стало больно - от резких движений. Ирма никому не говорила, занималась через боль, но ее направили ко врачу... Рентгеновский снимок показал воспаление сустава, и Ирму отчислили «за профнепригодность». Об этом знала только Вика - одна из всего курса.
Откровенность Ирмы объяснялась просто: они с Викой жили на одной улице, через два дома друг от друга. Это было удобным для обеих: когда Вика болела, Ирма приносила ей тетради с лекциями, и Вика переписывала (иначе было нельзя, на экзаменах их «гоняли» по лекционному материалу, спрашивали все до мельчайших подробностей!), а Ирма сидела, помешивая ложечкой кофе.
Кофе в Викиной семье всегда подавали с пирожными. Вот и сейчас на столе перед Ирмой стояла тарелочка с эклерами (Викина мама пекла их сама, у нее они получались лучше ресторанных!). Но Ирма к пирожным не притрагивалась, пила только кофе. Не любишь? - огорченно спросила Вика. - А какие любишь, корзиночки? или наполеоны? Я - все люблю!
- Не знаю... - пожала плечами Ирма. - Я от пирожных отвыкла давно, столько лет было нельзя (вот тогда - хотелось), а теперь можно, а почему-то не хочется. И ты не увлекайся, подруга, в них знаешь сколько калорий! Вика ее не поняла - она в свои восемнадцать уминала все подряд...
Вика любила эти посиделки с Ирмой: они рассказывали друг другу обо всем, делились самым сокровенным, не боясь, что об этом станет известно в институте: обе умели хранить чужие тайны. Вика побывала у Ирмы дома и познакомилась с ее мамой, Виолеттой Германовной - чопорной, холодно-вежливой дамой, словно сошедшей со страниц старых дореволюционных журналов, которые Вика любила листать, сидя в читальном зале Исторической библиотеки, где они собирали материал для курсовых по русской литературе...
- Мама у меня - полька, - объяснила Вике Ирма. - А у отца намешано всяких кровей: латыши, поляки, австрийцы... Он с 1909-го года, на десять лет старше мамы, и она во всем его слушалась, даже когда он был не прав. (9 + 10, это будет 1919-й год, а сейчас у нас 1979-й - соображала Вика. Значит, Виолетте Германовне шестьдесят!...Никогда бы не подумала!)
- Значит, ты поздний ребенок! Тебя мама в сорок лет родила?
-Почему поздний? И не в сорок, а в тридцать три. В тридцать три - это поздно? - простодушно ответила Ирма. И - попалась!
- Так значит, тебе...двадцать восемь?!
- А что, не тяну? - улыбнулась Ирма.