Выбрать главу

— Придет Тарасюк…

Каково же было мое удивление, когда вместо элегантного дуэлянта предо мною предстал вполне положительный и огрузневший человек среднего роста с приятным лицом, которое, однако, не выражало ничего фантастического. Он тоже ехал туда же.

Здесь естественен вопрос: был ли он евреем? Прямо говорю: в этом я не уверен. Может быть. Может, наполовину. Может, на четверть. Возможно даже, на одну восьмую. Все это возможно, ничего нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Но ехал он в Израиль.

И приехал. Его назначили не то директором, не то заместителем директора морского музея в Хайфе, но это не вполне совпадало с его основной специальностью, со средневековым оружием. Поэтому вскоре он отбыл в США, где о нем ходят и доходят самые разные слухи. Вот все, что мне известно о знаменитом Леонкавалло Тарасюке.

Песни стиляг

Те годы называются «временем первых стиляг», и с тех лет я помню несколько песен, которые напевал Геннадий Иванович Пустошкин. Тогда мы учились вместе в институте, это было чуть позднее.

Впрочем, сначала лучше рассказать случай с Мучей. Пылкая песня на испанском языке появилась, наверное, откуда-то из Южной Америки. В припеве звучали томленье и муки страсти:

Бэса мэ, бэса мэ мучо… —

что в переводе означает «целуй меня, целуй меня крепко». Текст подвергся неквалифицированному переложению, в котором «мучо» было понято не как наречие «крепко» (словарные значения — много, очень), а как имя девушки Муча. В итоге пели, например, нижеследующее:

Вот тень промелькнула Муча бежит, по походке ее не узнать Ты счастье вернула Как хорошо нам с тобой вместе опять.
О как горят твои очи прекрасные…

Это я к тому, что потребность в чистой лирике была сильна, а петь было нечего. Недавно по радио сообщили о кончине дамы, сочинившей испанские слова песни про Мучу.

Теперь о песнях первых стиляг. Например, такая:

Светят над нами звезды чужие, Далекий мотив доносит нам джаз. Где вы теперь, барухи кирные, Где вы теперь, вспоминаете ль нас?
С маленьким кольтом я в Сан-Франциско Буду ночами людей убивать. Буду я пить коньяки и виски, Буду тебя вспоминать…

Или вот такая:

Лежу с чувою смачной Который день подряд. Над нами дым табачный И ходики стучат…

Музыка, кажется, чаплинская. Незамысловато, но трогательно.

В те годы можно было хорошо провести время в ресторане гостиницы «Астория». Автор одной из песен вспоминал, как он там «попал в историю» — его хотели поколотить:

А рядом алкоголики С кастетами в руках Меня прижали к столику Под дружный рук размах.

А строки припева звучали так:

Танцы, танцы и гостиницы зал Там я попал в скандал.

Тому же ресторану была посвящена еще одна песня:

Отбивает фокстрот В четком ритме ударник Завывая мотив подхватил саксофон Я люблю вас, друзья Из «Астории» парни Дорогие мои ком-иль-фо
Я люблю этот зал Эти дивные звуки И хотел бы услышать не раз и не два Облетевшие мир Эллингтоновы буги И бредущий в песках «Караван».

Таким путем удовлетворялась потребность в чистой лирике. О, Геннадий Иванович! Помнишь ли ты те времена?..

Нужно обратить внимание, что песни первых стиляг сочинялись на знакомую, можно даже сказать, на навязшую в зубах мелодию. В скором времени этим приемом стал широко пользоваться Алексей Хвостенко, а следом и автор этих строк. Как правило, мелодии были иностранного происхождения. Но бывали и исключения. Так, песня «Симпозион» (про стакан-достекан) написана на добытый Хвостенко таежный мотив из репертуара раскольников — семейских Забайкалья:

Мы в лесу бываяли Мы лисиц стреляяли…

Но такие песни должны стать предметом особого рассуждения.