— Бедный старик Серафимович! — говорил по этому поводу Гладков. — Он не горазд сопротивляться, и из этой истории ему трудно будет выпутаться.
Человек предельно искренний и прямой, Федор Васильевич и сам безмерно мучился от «детских болезней» тогдашней вапповской среды и пронес через всю жизнь сильнейшее отвращение к демагогии и пустозвонству, иногда сопутствовавшим в те годы истинному революционному пафосу и творческому энтузиазму. Гладков откровенно симпатизировал некоторым молодым писателям, входившим в руководство ВАПП, но выражал сожаление, что слишком много сил и времени эти одаренные люди растрачивают на словопрения, злобные и не всегда справедливые «проработки» своих же товарищей, на сочинительство казуистических статей в журнал «На литературном посту». Среди писателей, которым он в те времена симпатизировал, следует назвать А. А. Фадеева, пользовавшегося авторитетом и у других «кузнецов». Вероятно, поэтому А. А. Фадеев не раз выступал на собраниях «Кузницы» по поручению руководства ВАПП с очередными «увещеваниями» по поводу конфликтов, разновременно возникавших между вапповцами и «кузнецами»...
В какой-то период Федор Васильевич отошел от утомительной окололитературной суеты и, обратившись к мудрому источнику ленинского учения, стал направлять свое внимание на «самые простые, но живые, из жизни взятые, жизнью проверенные факты коммунистического строительства»[4]. Он начинает все чаще и чаще выезжать из Москвы на Днепрострой и постепенно втягивается в работу над своим вторым романом о рабочем классе.
Шли годы, чреватые великими событиями, огромными достижениями нашего социалистического строительства, большими вдохновляющими радостями и горькими испытаниями нашего народа. Прокатился грозный шквал Великой Отечественной войны, в которой дух народный одержал великую победу...
Казалось, далеко отошли в прошлое, быльем поросли горячие литературные споры 20‑х годов. Однако изредка, нет-нет да в статейке какой-нибудь или в выступлении иного шустрого докладчика эти споры возгорались как бы вновь, и докладчик, желая «подпустить перцу» в свой доклад, отыгрывался иной раз на «Кузнице», повторяя те характеристики и формулировки, которые когда-то выводили из равновесия даже спокойнейшего А. С. Серафимовича.
В начале 50-х годов появилась книжка, отличающаяся предвзятостью в трактовке литературных явлений 20‑х годов (В. Иванов, «Из истории борьбы за высокую идейность советской литературы»). Мы с Федором Васильевичем обратили внимание на желчные строки о «Кузнице». Автор утверждал, что именно «Кузница» явилась «прямым отпрыском Пролеткульта, следовавшим по его стопам как в теории, так и на практике», чем и «нанесла немалый вред развитию советской культуры». Эти злые строки взволновали Федора Васильевича. В этот день он чувствовал себя неважно, был утомлен и вял, но, заговорив о книжке Иванова, стал оживленнее и разговорчивей.
— Скажите, Федор Васильевич, — спросил я его, — почему так не везет «Кузнице»? Почему именно эту группу русских пролетарских писателей так усердно прорабатывают? Как только тогда не спорили, каких только друг другу ярлыков не приклеивали! Помните, вернувшийся на родину Горький даже ужаснулся, как это могут единомыслящие люди — так он и сказал — спорить, как враги, стараться как можно больнее уязвить друг друга. Не то что современников, — не щадили даже классиков. Вы помните, как в журнале «На литературном посту» за 1929 год беспощадно «проработали» Чехова к двадцатипятилетию со дня его смерти? И все это быльем поросло, давно позабыто, но только при разговоре о «Кузнице» вновь и вновь извлекается из-под спуда весь арсенал эпитетов и ярлыков, какими сто лет назад клеймили ее и троцкисты, и напостовцы, и все, кому не лень.
— Вы отлично знаете, что я всегда критически относился к «Кузнице» и больше других говорил о ее недостатках, — ответил Гладков. — Но ей теперь приписывают все, что заблагорассудится. «Ленин справедливо и резко критиковал Пролеткульт, так давайте же покрепче свяжем «Кузницу» с Пролеткультом!..» А между тем шесть-семь «кузнецов», порвавших с Пролеткультом еще в начале тысяча девятьсот двадцатого года, составляли лишь самую малую часть «Кузницы», причем двое из них — Кириллов и Герасимов — вскоре ушли из «Кузницы», но и в Пролеткульт они не вернулись. И Серафимович, и я, и Бахметьев, и Якубовский, и Новиков-Прибой, и почти все остальные никогда в Пролеткульте не были и боролись, как могли, с живучими пролеткультовскими, богдановскими пережитками в РАПП, резче всех выступали против огульной вербовки рабселькоров в ВАПП, против «призыва ударников в литературу». Ведь это все были чисто пролеткультовские затеи РАПП. Никогда не забуду, как во время одного моего выступления перед рабкорами какой-то напостовский демагог крикнул: «Товарищи! Не слушайте его! Гладков ваш враг, он не считает вас писателями!» МАПП, РАПП, ВАПП не вылезали из Пролеткульта на Воздвиженке, а мы заходили туда лишь по их приглашению, да и то с опаской, кабы нас не вовлекли в какую-нибудь аферу... Однако «историки литературы» молчат об идейных и организационных связях РАПП с Пролеткуельтом, а «Кузницу», видите ли, именуют «прямым отпрыском».