Из русских писателей — своих современников — в последнее десятилетие своей жизни Федор Васильевич в разговоре со мною выделял Лидию Сейфуллину, Александра Твардовского, Константина Федина, Даниила Гранина, которого он называл «молодым писателем». Я отнюдь не хочу утверждать, что только эти писатели были в круге зрения Федора Гладкова, но, повторяю, со мной он говорил о них.
Как радовался Гладков, когда Лидия Сейфуллина написала статью о его «Повести о детстве»!
Он сказал мне об этом уже спустя несколько лет:
— Статьи и рецензии были. Но до сердца не доходили. Мне дорого, что она, она написала — праведница эта.
А ей он отправил письмо в тот же день, как прочел в «Литературной газете» (15 июня 1949 г.) статью: «До слез взволновали Вы меня своей задушевной статьей, словно обняли меня любовно, крепко. Спасибо Вам, друг мой! Как радостно сознавать, что человечность в искусстве — чудесная сила... Вы дороги мне, как родная сестра, как милый друг на всю жизнь...»
Своей душевной чистотой, человечностью привлекала его Сейфуллина.
Он полагал, что о беспризорных детях не было и нет в советской литературе ничего лучше, чем ее «Правонарушители».
— Только ей, ей одной удалось так узнать и полюбить этих заброшенных детей.
Гладков очень досадовал, что мало известен ее рассказ «Собственность» (1933) — о трагедии собственнического уклада жизни, растлевающего человеческую душу.
— Это классический рассказ, его следовало бы выпустить отдельным изданием и массовым тиражом, чтобы стал известен повсеместно.
Гладкову были известны слова Сейфуллиной из ее некролога Ларисе Рейснер: «...пока живой день еще не кончился, еще идет, надо иметь мужество и умение испить весь его вкус, запах, цвет и свет».
— Именно мужество и умение. Не все им обладают, — говорил он.
Но он не знал или, вернее, не успел узнать ее последней записи в блокноте: «Ощущение всех возможностей победы над скорбями, недугами, унижением, даже над смертью — высшая правда жизни».
Ведь в этих словах философия жизни и самого Гладкова.
...Твардовского он любил отеческой любовью. Говорил о нем с гордостью, с пристрастием, подтверждая сказанное стихами из «Василия Теркина». У меня сложилось впечатление, что он знал наизусть почти всю поэму.
Однажды он встретил меня совсем неожиданным приветствием:
— Поговорим о «Василии Теркине», чтоб на душе просветлело. «Вот стихи, а все понятно, все на русском языке...»
Гладков считал Твардовского лучшим русским советским поэтом, лучшим, достойнейшим наследником Некрасова:
— Стихи Твардовского с равной силой волнуют сердца и самых простых людей, и высоких интеллектуалов. В них классическая некрасовская простота русского стиха стала новаторством, выражением советского народного характера времен Великой Отечественной войны.
И тут же прочитал наизусть любимые строки:
И личные отношения Гладкова и Твардовского были теплыми и дружественными.
Что касается Твардовского, то мне запомнились его слова, сказанные как-то на заседании редколлегии «Литературной газеты» во второй половине 40‑х годов. В редколлегию тогда входили и Твардовский, и Леонид Леонов, и Погодин; все эти писатели собирались каждую неделю и горячо обсуждали предстоящий номер.
На одном из таких заседаний Твардовский обрушился на рецензию, восхваляющую весьма посредственный роман о строительстве где-то на Дальнем Севере:
— Пора перестать захваливать плохие романы. Серо, тускло, ни одного живого образа. Не строительство — каша с патокой. А критик добавил туда сахарина с елеем. И критику, и автору романа, да и другим молодым не мешает поучиться у Гладкова, как писать о строительстве, — пусть вспомнят его «Цемент» и «Энергию». У Гладкова многому можно поучиться.
После заседания я спросила Твардовского, не знает ли он, над чем сейчас работает Гладков.
Он ответил:
— Часто его вижу. На днях читал мне кусок из новой повести о деревенском своем детстве. Отлично. Прочтете скоро в журнале.
Эта повесть («Повесть о детстве») была напечатана год спустя в журнале «Новый мир» за 1949 год (№№ 2, 3, 4).