Когда «столичный начальник» из министерства юстиции, присутствующий на встрече, оскорбляет заключенную, Барбюс весь краснеет от едва сдерживаемого гнева: «Наверное, гнев и усилие овладеть собой вызывают у него продолжительный сухой кашель, и я только сейчас замечаю болезненный, пергаментно-бледный цвет его лица, сутулые плечи, худые кисти рук. Но это не оставляет ощущения его слабости. Наоборот: величественная осанка, густой бас, горящие глаза, упавший на лоб, как орлиное крыло, темный чуб — все производит впечатление силы, твердости, и столичный начальник, видимо, хорошо это чувствует».
Смертники пловдивской тюрьмы ничего не знали об отмене смертного приговора, и только от Анри Барбюса Цола Драгойчева узнает об этом.
«Настала моя очередь изумиться. Приговор отменен? Может, я не так поняла?
Нет, Анри Барбюс повторяет все снова, добавляя, что под амнистию попали все, кто проходил по Апрельскому процессу и был осужден на смерть, что приговор им всем заменен пожизненным заключением. Но он смущен: почему от него и только сейчас я узнаю об этом?»
Начальник тюрьмы явно хочет скрыть от Барбюса правду, но вместе с тем не может избежать прямого ответа:
«— Да, заключенная права до некоторой степени, амнистия еще не оглашена, — досадный недосмотр, но это вопрос дней. А что касается особого режима, управа вынуждена держать «смертников» в одиночках и в более суровых условиях только из-за нехватки места.
— Вы хотите сказать, — замечает Барбюс, — что тюрьма переполнена? Но в Софии нас уверяли, что после амнистии тюрьмы в стране почти пусты. Это что, еще одно недоразумение?
Далее разговор превращается в настоящую пытку для столичного начальника и начальника тюрьмы. Встреча, о которой просил француз, оказалась плохо отрежиссированной. Но самое большое замешательство наступило, когда гости спросили меня о ребенке: о нем они, оказывается, знали еще в Париже.
— Сожалею, что не могла взять его с собой, чтобы и он вдохнул чистого воздуха, — отвечаю я, — вот уже семь суток сын делит со мной и моей подругой муки карцера.
Трудно описать потрясение Барбюса и его товарища. Они заставляют повторить сказанное, чтобы убедиться, что правильно меня поняли. Напрасны все попытки столичного начальника и начальника тюрьмы смягчить каким-нибудь способом ужасное впечатление.
— Неужели ваш строй боится грудных детей? Неужели вы даже детей на щадите?!»
Барбюс спросил Цолу Драгойчеву, что ему сделать, чтобы облегчить ее участь. Она просит помочь ей перевестись в другую тюрьму. Барбюс помог и этим спас жизнь ей и ребенку.
Гладков, к сожалению, не знал и потому не мог порадоваться тому факту, что приблизительно в то же время, когда Анри Барбюс посетил Цолу Драгойчеву в пловдивской тюрьме, она впервые заочно познакомилась с Федором Гладковым. В июне 1971 года она рассказала мне и Дмитрию Благому:
— Когда я сидела в фашистской тюрьме, Георгий Димитров прислал мне роман Гладкова «Цемент», переведенный на немецкий, так как книги на русском языке в тюрьму не допускались. Чтобы прочесть «Цемент», я изучила немецкий язык. До сих пор я так хорошо помню этот роман, что могу процитировать из него любое место. Первые новые люди Советской страны, с которыми я познакомилась и сдружилась, были герои «Цемента».
Итак, в судьбу книги Гладкова, а следовательно, и в его судьбу вмешивается новый герой — великий болгарский революционер Георгий Димитров.
Анри Барбюс знал и любил Георгия Димитрова. Он в первый раз встретился с ним в СССР, в Крыму, и запомнил пристальный, острый взгляд его черных глаз, обаяние его доброй и умной улыбки.
Федор Гладков — Анри Барбюс — Цола Драгойчева — Георгий Димитров. На первый взгляд чрезвычайно неожиданное переплетение судеб. Но только на первый взгляд: мастера культуры — мастера жизни находят друг друга всегда и в любой стране. Такова строгая закономерность исторического процесса.
На всю жизнь сохранил Гладков восхищение Барбюсом и любовь к нему.
Вот он говорит об удивительных глазах Барбюса, обладающих способностью резко менять цвет: они были ярко-голубыми, когда Барбюс говорил о своих соратниках-антифашистах и произносил слова «мир», «единство»; они становились зеленовато-коричневыми или совсем коричневыми, когда «неукротимый комбатан» выступал обвинителем, гневно обличая своих врагов; они превращались в бледно-серые при усталости и нездоровье.