На докладе в комитете все было именно так, как я предвидел. Передо мной была глухая, непроницаемая, враждебная, молчаливая стена. Когда я кончил, никто – хотя бы из партийного «приличия» – не потрудился возражать мне. Вместо возражений посыпался ряд преядовитейших вопросов «устрашающего» характера, например такого рода: известно ли докладчику, сколько лет работает в революционном движении Вера Ивановна (Засулич)? Известно ли докладчику, что Павел Борисович (Аксельрод) – первый русский социал-демократ? Правда ли, что Ленин показывал кулак съезду?
Сначала я пытался давать спокойные разъяснительные ответы, но, увидев, что моих ответов даже и слушать не хотят, оборвал эту комедию резким заявлением, что нам разговаривать больше не о чем.
На обратном пути я еще раз заехал в Киев к Кржижановскому, который направил меня за границу. После ряда приключений я благополучно добрался до Женевы. Это было незадолго до съезда Лиги. Плеханова я застал еще в редакции «Искры» вместе с Лениным. Меня посадили за техническую работу в редакции, но мне пришлось принять участие всего только в двух номерах «Искры».
А затем ленинская «Искра» перешла в руки меньшевиков.
Скверные, унылые, тяжелые дни пришлось пережить большевистской группе в Женеве, пока не появилась ленинская работа «Шаг вперед, два шага назад». Мировая литература не знает такого изумительного комментария к протоколам партийного съезда, кроме разве ленинского же отчета об объединительном съезде. Эта работа есть поразительный образец тончайшего научного анализа. Ленин произвел научный анализ происходившей на съезде и частично после съезда борьбы группировок, которые на съезде складывались, и дал научное определение их политических тенденций. Ему пришла в голову мысль изобразить голосование на съезде в виде схемы. Это было нечто совершенно новое и невиданное.
Обвинения в оппортунизме в организационных вопросах и в барском анархизме, выдвинутые Лениным против меньшевиков, показались им чем-то чудовищно нелепым. Просто грубая ругань, говорили они. Ленин смеялся над всеми этими меньшевистскими вывертами и разъяснял, что самое резкое, самое грубое слово не есть еще ругань, раз оно выражает научное определение данного явления. Ругань – это резкое слово, которое научно не соответствует данному явлению…
Однажды в темный, дождливый осенний вечер я заглянул в известный ресторан Ландольта и столкнулся там лицом к лицу с Плехановым. Ретироваться было некуда, и пришлось усесться с ним за один столик и начать беседовать. Беседа сначала не клеилась, потом кое-как разговорились, и я сказал Плеханову, что напрасно он порвал с Лениным, так как Ленин – крупнейшая сила. Плеханов задергал свои усы и начал сыпать свои любимые словечки: «Ще молода детына, у Саксонии не була», «Я уже был революционером, когда Ленин еще пешком под стол ходил» и т.п. А в заключение Плеханов весьма воинственно заявил: «И не таких еще бивали, справимся и с этим».
Ленин ужасно хохотал, когда я ему рассказывал эту сценку.
Началась длительная и упорная борьба за созыв III съезда. Меньшевики всячески мошенничали при подсчете числа организаций, высказавшихся за съезд. В конце концов стало ясно, что легальными партийными путями съезда не добиться. В таком положении нас застало лето 1904 г. В наших рядах наблюдалось некоторое уныние и разочарование, несмотря на то что силы большевиков росли и внутри страны и в эмиграции.
В один из этих дней я с Красиковым забрел к одному меньшевику. На столе у него лежал листок под названием «План земской кампании» с надписью: «Только для членов партии». Мы очень заинтересовались листком и попросили меньшевика дать его нам. Меньшевик не отказал. Обнаружилось при этом, что листок вышел недели за две до того, как мы его увидели, и что меньшевики приняли все меры, чтобы скрыть его от большевиков.
Тотчас же мы отправились с листком к Ленину. Застали мы его в весьма кислом настроении. Он прочитал листок, но отнесся к нему равнодушно. Мы оба, я и Красиков, стали «наседать» на Ильича, доказывая, что листок содержит совершенно новые и чуждые социал-демократии мысли. Ленин слушал нас вяло и отвечал неохотно. Но потом, после моих слов, что листок проникнут насквозь «оппортунистическим прожектерством», Ленин вдруг «загорелся», схватил листок и стал его перечитывать, язвительно усмехаясь, прочитывая некоторые места вслух и подчеркивая в них «курсивом» отдельные слова и фразы (только Ленин умел говорить «курсивом») и временами заразительно смеясь.