В это время партия социал-революционеров была в зените своей славы. Убийства и покушения на царских министров, жандармов и губернаторов следовали одно за другим. Это увлечение единоличным террором могло отрицательно отразиться на массовой агитации и пропаганде среди широких слоев рабочего класса, и как раз в такой момент, когда огромная волна массовых стачек и демонстраций разливалась по России и все чаще и чаще раздавался на них лозунг: «Долой самодержавие!»
«Искра» учла это и открыла на своих страницах энергичную кампанию против такого увлечения и призывала массы к организации своих рядов, призывала готовиться к организованному массовому штурму самодержавия.
Между «Искрой» и «Революционной Россией», органом эсеров, началась жестокая полемика. После очень ядовитого, талантливо и резко написанного фельетона «Тартюфы революционной морали», принадлежавшего перу Мартова и появившегося в очередном номере «Искры», эсеровская колония в Женеве, к которой присоединились и анархисты, вызвала «Искру» к общественному суду, вроде как на дуэль.
Редакция «Искры» вызов приняла, и в один из ближайших праздничных дней было решено устроить совместно с эсерами собрание и дать им решительный, словесный конечно, бой.
На совместное с эсерами собрание собралась чуть ли не вся русская колония в Женеве. Эсеры почему-то долго не появлялись, мы прождали их больше часа. Наконец мы решили объявить собрание открытым без эсеров. Плеханов поднялся на трибуну и, заняв председательское место, позвонил и предложил открыть собрание. Тотчас же в задних рядах поднялся невероятный шум и крики. Что кричали, нельзя было разобрать, хотя и кричали во всю глотку. Этот шум и крики подняли, оказывается, анархисты, собравшиеся в довольно большом количестве в зале.
Плеханов, окруженный на трибуне Лениным, Мартовым, Дейчем и др., спокойно ожидал, когда утихнут скандалисты. Но те не унимались. Мы, искровцы, занимавшие переднюю часть зала, старались себя сдерживать и молчали. Но какое-то брошенное Плехановым слово вдруг, точно взорвавшаяся бомба, подбросило анархистов, и те бросились к трибуне с поднятыми кулаками, а некоторые размахивали над головами растерявшейся публики схваченными стульями и даже револьверами. Положение становилось опасным, часть публики бросилась к выходу. Помню, как сейчас, один известный в Женеве кавказский анархист, хромой на одну ногу, с дико вращающимися глазами, поднял над головой стул и, расталкивая публику, пробирался к трибуне. Я не утерпел, тоже схватил стул и стал пробираться к трибуне, чтобы встать на защиту Плеханова и других наших руководителей. Но они были уже окружены своими и продолжали спокойно смотреть на беснующихся анархистов. Я с поднятым стулом стал пробираться сквозь напирающую, бегущую к выходу толпу, чтобы сразиться с хромым анархистом, но как он, так и я были оттерты толпой в разные стороны. Эсеры так и не пришли, и эта довольно оригинальная дискуссия кончилась ничем.
Прожил я в Женеве в общем около полутора месяцев. К началу июля съехались почти все делегаты, часть из которых, не заезжая в Женеву, направилась прямо в Брюссель, где решено было проводить съезд. Из многочисленных совещаний делегатов, на которых предварительно обсуждались все вопросы порядка дня предстоящего съезда, выяснилось полное единодушие съехавшихся искровцев. Казалось, что съезд пройдет дружно и не затянется. С этим настроением начали делегаты небольшими группами разъезжаться, чтобы встретиться в Брюсселе.
Мы, делегаты-рабочие (всего на съезд приехало только трое рабочих), решили поехать вместе. К нам присоединился С.И. Гусев и, кажется, Царев – делегат от Донского комитета. Отъезд пришлось обставить конспиративно, чтобы не выследили место съезда, поэтому выезжали небольшими группами в продолжение нескольких дней. Билеты были куплены заранее, на вокзал пошли каждый в отдельности, но в вагон сели все вместе, причем в начале дороги старались не узнавать друг друга. Но уже в Германии забыли о конспирации и беседовали открыто.
По приезде в Брюссель остановились в гостинице, а дня через два нам подыскали комнату в одной из частных квартир, где мы трое поселились в одной большой комнате. Через несколько дней рядом с нами, в маленькой комнате, поселился также один из приехавших делегатов. Прописки паспортов в то время в Бельгии не требовалось, и нас никто не спрашивал, кто мы такие.
С обедами и ужинами устроились прекрасно. Какой-то бельгийский социалист, содержавший довольно солидный ресторан, предоставил этот ресторан в распоряжение съезда за приличную, конечно, плату. В этом ресторане собирались мы два раза в день, знакомились с вновь приезжающими делегатами и там же за столом продолжали наши беседы и споры, начатые еще в Женеве.