Среди белоснежной слюды в тех же мраморах будут добываться прекрасные зеленые и розовые турмалины, новые месторождения лазурита обогатят советскую науку. Дивный синий камень «Крыши мира» пополнит наши музеи, а может быть украсит станции метро и дворцы культуры.
Уже сейчас памирский лазурит победил лазоревый камень со Слюдянки в Забайкалье, он оставил далеко за собой и Чилийские месторождения на снежных высотах Анд, где в провинции Кокимбо американские компании пытались добывать светло-синий лазурит. Мы верим, он победит и старые копи Афганистана, приближение к которым каралось смертной казнью, а сами горняки приковывались к цепи на всю свою жизнь, ибо камень считался священным и принадлежал одному эмиру.
Теперь мы знаем лазоревый камень Памира.
Как будто бы темно-синее небо пятикилометровых горных высот запечатлелось в этом замечательном камне, с которым древний Восток связал так много таинственных легенд, и из которого новый мир Советской страны создаст ряд произведений искусства большой красоты.
На смену легендам и суевериям пришла реальная жизнь, полная истины и красоты побед.
Карта
«Надо быть смелым, чтобы видеть скрытое».
Метерлинк. «Синяя птица».К Международному геологическому конгрессу в Москве летом 1937 года была приготовлена большая геологическая карта. Разными красками на ней были обозначены горные породы, отложения разных геологических эпох, — целый спектр цветов, от наиболее древних серо-синих через бурые и коричневые, синие и зеленые, оранжевые и желтые, рисовал историю Европы и Азии — единого Евразийского материка.
И на этом пестром фоне из больших лоскутков, полос, ленточек и пятен были разбросаны в изобилии разноцветные значки почти всех цветов и всех видов, в полном беспорядке. Так брошены они были как бы кистью художника, положившего грубые мазки своих красок в одни места, а в других оставившего чистый серый фон.
Эти значки говорили нам о рудах меди, железа, золота и других металлов, о солях и глинах и тех разнообразных полезных ископаемых, из которых слагаются богатства земных недр.
Внимательно, пытаясь изучить эти пестрые краски, останавливались перед картой члены конгресса; с изумлением перед грандиозной работой советской науки качали головой иностранные ученые; наша молодежь с особым жаром изучала пестрые краски своих родных мест.
А я, внимательно всматриваясь в карту, вдруг вспомнил картинку из своей жизни: маленькую студенческую комнатку на четвертом этаже дома купца Корзинкина, где готовился к магистерскому экзамену по геологии. Грязноватые стены комнаты закрыты были большой Менделеевской таблицей — около печки, старой геологической картой России в красках — над столом, а над кроватью висел текинский ковер, привезенный мною из Туркмении, после первой еще студенческой поездки в Среднюю Азию.
* * *Особенно любил я свой немного потертый ковер. Его я знал лучше своей карты и лучше Менделеевской таблицы, так как каждое утро, просыпаясь, всматривался в его глубокие краски, то желто-бурые и черные, то ярко-красные и темно-малиновые. Ковер поражал неожиданностью рисунков — зеленых и белых пятен и отдельных ярких ниток, вдруг ни с того, ни с сего вплетенных в какой-то непонятной дисгармонии в красно-бурый общий тон ковра. Никакой идеи, никакого порядка в сочетании пятен и красок!
И долгое время тщетно старался я в нем уловить какой-либо рисунок. Это было напрасно. Краски были нанесены случайно, и без всякого порядка вплетены были отдельные нити туркменками, может быть, много-много лет ткавшими этот ковер в полутемной кибитке в песчаной пустыне Текэ.
Но как-то однажды утром, совершенно неожиданно, в одном углу ковра я схватил черты рисунка: какой-то зверь с косматой головой, поднявший переднюю лапу, вырисовывался там совершенно отчетливо на темно-желтом фоне, он напоминал мне дикую кошку, которая так напугала наш караван в пустыне Кара-Кумов; против него — в завитках, с опущенными скрученными рогами — белые пятна бараньих стад так отчетливо, ясно вырисовываются на фоне все тех же буро-желтых песков.
Эта картина в том же сочетании повторялась и в других углах; она несколько менялась в своем колорите, в позе дикого зверя, готовящегося прыгнуть на испуганных баранов, но общий замысел художника был ясен и выступал для меня все яснее и отчетливее. Зеленые ниточки селина и «песчаной акации» так закономерно вились вдоль желтых барханов песков, около колодцев, а потом снова сплошные пески, ровные красноватые такыры и серо-белые шоры.