Но что за горьким был день, когда я поставила на письменный стол Корнея Ивановича пакет с несколькими экземплярами книги «О Чехове». Он принялся развязывать шпагат, а я направилась в свою комнату. Уже у двери за моей спиной раздался безнадежно-отчаянный голос:
— Терпеть не могу этот бразовский портрет! — И в то же мгновение мимо меня пролетела и упала книга.
Я наклонилась и рассмотрела портрет. Это была фотография Чехова, чем-то схожая с портретом работы Браза. Сгоряча Корней Иванович не вгляделся в фотографию и отшвырнул от себя книгу.
Спас меня сохранившийся титульный лист машинописного экземпляра, на котором Корней Иванович четко вывел:
«Корней Чуковский.
Чехов и его мастерство»
и поперек листа, карандашом:
«2 портрета
Один вначале — тот, что в VIII томе против 13 страницы (достать оригинал в Чеховском музее) другой работы Браза в самом конце».
Но этот лист я не сразу показала ему. Когда я опамятовалась и вновь вошла в кабинет, он повернул ко мне лицо, все залитое слезами…
Корней Иванович мечтал составить том своих критических статей, тех, которые наиболее ценил, и назвать эту книгу «Вечерняя радуга». Ему очень полюбились эти два слова, и он не раз перечислял статьи, которые включит в эту заветную свою книгу.
Но такой книги ему не пришлось издать. А заглавие он подарил поэту из села Ильинское — Семену Воскресенскому: «Вечерней радугой» назвал свою работу о стихах престарелого поэта. Статьи же, потерявшие свое заглавие, он стал вкладывать в папку, на которой написал: «VII том». Корней Иванович надеялся, что, выпустив VI том собрания своих сочинений, он вдогонку сдаст в издательство и «VII том».
Книга «Рассказы о Некрасове», статьи о Джеке Лондоне, о Короленко, «Ахматова и Маяковский» должны были стать основой этого тома.
Однажды у себя на столе я увидела толстую тетрадь в. твердом коричневом переплете. Она лежала открытой, и на первой странице было написано: «Кларина книга». Написано было так:
Кларина Книга
И под этим заглавием следовали вопросы:
«Как зовут Лаврецкого? Его адрес?
Адрес Кассиля?
Гаркави.
Книга Дубинской „Некрасов“.
Клей.
Где детгизовский вариант „Бибигона“?»
К вечеру я рядом с вопросами написала ответы. Я узнала имя-отчество Лаврецкого и его адрес. И адрес Кассиля тоже. Подготовила сверку текстов диссертации А. Гаркави и книги Дубинской о Некрасове, необходимых для работы над статьей «Свое и чужое», где Корней Иванович защищал некрасоведа Гаркави от наскоков Дубинской [18].
Детгизовский вариант «Бибигона» нашелся, и с левой стороны своих вопросов удовлетворенный Корней Иванович поставил крестики.
Тетрадь эта велась нерегулярно. То записи в ней шли день за днем, то она надолго исчезала и возникала на моем столе в те дни, когда Корней Иванович гневался на меня и старался припомнить как можно больше упущенных мною дел. Тогда появлялись такие записи:
«Клара (с гуся вода)
„Айболит“ в Крымиздате.
„Рассказы о Шерлоке Холмсе“ вышли в нескольких издательствах под моей редакцией и с моим предисловием.
Сказки вышли в Симферополе и др. местах.
Лирика. Где?
Энциклопедия!!!
Страницы воспоминаний (все перепутаны).
Почему в Детгизе не выходят сказки?»
По временам негодование Корнея Ивановича выплескивалось через край. Тогда с каждой строкой увеличивалось количество вопросительных знаков:
«Где газета? ( один вопросительный знак)
Где 3-й том Чехова??» ( два вопросительных знака).
Но этого показалось Корнею Ивановичу мало, и он приписал: «и 4-й».
«Где книги??? ( три вопросительных знака).
Где членский билет Союза писателей???? ( четыре вопросительных знака).
Где корректура Уитмена?????» ( пять вопросительных знаков).
Перечень дел и вопросов начинался иногда без обращения, иногда Корней Иванович писал число, месяц, а порою на первой строке аккуратными буквами выводилось слово «Клариссима».
Наряду с деловыми поручениями, — например: «Просмотреть Тифлисские газеты за 1875 г. — Нет ли там о том, что Сл[епцов] читал „Сцены в мировом суде“ публично», — были и такие просьбы:
«Позвонить Юрию Федоровичу Стрехнину, Д 2–22–49, что я сейчас очень нездоров и не могу прочесть рукопись Зивельчинской (сказать нужно очень вежливо, указав, что я ужасно хотел бы прочитать оное творение)».
Или.
«Позвонить Ляле Ульяновой, Б 1–07–76. Поздравления и любовь. Подарю Бибигона».
У Корнея Ивановича было несколько друзей и знакомых, которым он ежемесячно считал своим долгом помогать деньгами. В «Клариной книге» много напоминаний о том, кого снабдить деньгами.
В одно из изданий прозаической сказки «Доктор Айболит» вкралась ошибка. Обезьянка Чичи, которая осталась на обезьяньем острове, вдруг очутилась на корабле вместе с доктором Айболитом и другими зверями. Ни Корней Иванович, ни редакторы, ни я, ни папы-мамы-бабушки не заметили этого. Только девочка Наташа Рыжова прислала письмо, где уличала Корнея Ивановича в этой ошибке.
Корней Иванович написал в тетради:
«Наташа Рыжова исправила Д-ра Айболита,
(на 56 стр. нужно вычеркнуть Чичи)».
И через несколько листов:
«5 марта.
Послать „Бибигона“ Наташе Рыжовой» —
и ее адрес, по которому я и отправила книгу.
Однажды летом Корней Иванович предложил мне пожить у него в доме несколько дней. И заполнил одну страницу такими указаниями:
«— Поселиться в телевизионной комнате.
— Побольше гулять.
— Прибить мой портрет в указанном месте».
Потом этот портрет Корней Иванович подарил мне.
Если перевернуть «Кларину книгу» и перелистать ее с конца, можно прочесть такие записи:
«11 авг[уста] в 12 час.
Комитет: Галя, Назым Хикмет,
Мария Ив. Джерманетто»
и др.
Это список людей, которые участвовали в организации одного из первых переделкинских костров.
Через страницу — репертуар.
И пригласительный билет:
«Костер 16 августа. Воскресенье. 3 часа дня.
Прощай, лето.
Детская библиотека. Ул. Серафимовича.
Выступления писателей. — Концерт.
Детская самодеятельность.
Входная плата — 5 шишек».
О кострах на участке Корнея Ивановича писали очень много. Готовился он к ним задолго, привлекая в помощь всех, кто хотел ее оказать. Но с каждым годом все труднее было ему выдерживать «предкостровое» напряжение. Он заболевал от ожидания, от мелочных неувязок, от невозможности прекратить дождь, который всякий раз начинал заливать сложенный пирамидой хворост, и эстраду, и скамейки, и собравшихся зрителей. Однажды, сильно простуженный, решил не присутствовать на костре. Он устроился на балконе с бумагами и книгами, надеясь продолжить свою работу. Но не мог сосредоточиться, вставал, пересекал свой кабинет, выходил на террасу, обращенную окнами в сад, и смотрел, как идут на костровую площадку маленькие дети с родителями или пионеры с флагами и горнами; беспрестанно интересовался, кто из писателей и артистов приехал и почему кто-то из них запаздывает. Наконец, совершенно измаявшись, он задумал бежать из дома: сел в машину, посадил за руль своего внука Женю, рядом с Женей меня, и мы на большой скорости помчались по шоссе в Барвиху. Корней Иванович сидел молча, потом вдруг закричал: «Назад!» — и стал открывать на всем ходу дверцу «ЗИМа». Женя, испугавшись, что дверца под напором встречного ветра вырвется из рук Корнея Ивановича и он, не удержавшись, упадет на дорогу, тоже закричал: «Дед, остановись!» — и, развернувшись, повел машину в Переделкино. Праздник был в полном разгаре. Когда Корней Иванович подошел к эстраде, перед детьми манипулировал фокусник. Дети встретили Корнея Ивановича приветственным визгом, а фокусник посадил его на стул с краю эстрады и, показывая очередной фокус, ловко снял с его руки часы и вынул их из нагрудного кармана его пиджака.