* Узун-Сырт ("длинная спина", татарск.) - плоскогорье к северо-востоку от Коктебеля. Видимо, имеется в виду перевал на его южном склоне, по которому идет дорога на Феодосию.
** Речь идет о болгарской деревне Коктебель, давшей название курортному поселку.
Еще ярче Максимилиан Александрович воспринимал движение рук. Их струящийся ритм. Одно из его любимых мест - источник на Святой горе. Вода там холодная, водоем затенен. Здесь он всегда пил, причем отходил от водоема и стоял. Я должна была зачерпнуть воды и в чаше рук поднести ему. Говорил, что это и есть настоящее утоление жажды и из этого движения человека родилась античная чаша. Это неизменно повторялось каждый раз. (А на Кадыкое * он никогда не пил, и я не танцевала там - темно и тесно.) Облака шли над морем, и я танцевала на склонах всех виноградников, в горах и степи.
* Кадыкой ("скала судьи", татарск.) - теснина в скалах близ дороги из Коктебеля в Отузы, с родником.
Максимилиан Александрович не любил классический танец, формы его казались ему мертвыми. Подлинный танец он видел в творчестве Дункан. А на мое движение, принимавшее Коктебель, смотрел он с какой-то радостью.
О танце мы говорили с ним очень много. [Говорили и о музыке] Максимилиан Александрович порицал Чайковского за написание оперы "Евгений Онегин". Он говорил, что стих Пушкина сам по себе так музыкален, что музыка его лишь портит, считал, что это святотатство. Сценическое искусство как-то вообще мало касалось Максимилиана Александровича 7.
В пейзажной живописи Максимилиан Александрович ставил на недосягаемую высоту художников Японии. Примером всегда приводил "Волну" Хокусаи.
Ближайшие друзья Максимилиана Александровича были католиками, и сам он причислял себя к этой религии 8. Мир для него был отделим от творца, но творение, "как зеркало", говорил Максимилиан Александрович, отражает природу творца.
Мне кажется, что философской мысли Максимилиана Александровича среди архитектурных образов ближе всего готика, отразившая предельное устремление ввысь человеческого духа.
По возвращении в Ленинград я получила от Максимилиана Александровича фото с надписью:
И огню, плененному землею,
Золотые крылья развяжу.
Этот цикл его ...> "песен" перекладывала на музыку Ю. Ф. Львова 9.
Как-то Максимилиан Александрович спросил, как я создаю свои рисунки. Я ответила, что это хореографические композиции. "Начинаю и перестаю что-либо понимать, пока не кончу". Он сказал, что он так же работает, это совершенно правильно. Выходит это так же, как "вышел из дома и пришел". ...>
Максимилиан Александрович считал, что каждый должен сам постигать жизнь. А если жить чужими истинами, то от каждой из них человек еще больше глупеет 10 А ведь в его доме все хотели истин.
Максимилиан Александрович любил самые невероятные рассказы и сам сочинял их про своих гостей. Все образы были выпуклые, яркие и, в конце концов, - и похожие и непохожие на оригиналы. У Марии Степановны должен быть плакат, где Макс питается, а все живущие - это различные блюда 11. Это подарок ко дню его рождения от группы художников. Максимилиан Александрович держит на вилке "плоть". ...> Над головой у него летит какая-то игла, это сушеная корюшка - я.
Глеб Смирнов
НА ЭКСКУРСИИ
У меня в юности было несколько встреч с Максимилианом Александровичем в Москве и Коктебеле, где довелось бывать его гостем. Особо ярко запечатлелась в памяти первая, совсем необычная для меня по обстоятельствам встреча. Было это летом двадцать седьмого года, когда я, первокурсник Вхутемаса, работал в качестве художника на раскопках византийской базилики близ Судака. Руководил археологической группой очень увлеченный работой профессор А. А. Фомин *, чей энтузиазм передавался всем сотрудникам. Нашу экспедицию посещали многие приезжие ученые иных областей науки, художники и творческие люди самых различных специальностей. Запомнились: профессор Ю. В. Готье **, живописец Константин Федорович Богаевский, вдова поэта Блока и другие, перечисление которых увело бы далеко в сторону от темы. Упомянуть некоторых я счел все же нужным потому, что в памяти сохранились совместные с ними посещения Максимилиана Александровича Волошина, хотя было это несколько позднее описываемой первой поездки к нему, проходившей в совсем иных условиях.
* Фомин Александр Александрович - заведующий фондами Исторического музея.
** Готье Юрий Владимирович (1873-1943) - историк и археолог
Было решено в одно из воскресений всему составу экспедиции поехать в Коктебель для ознакомления с местными древностями, воспользовавшись для этого большим моторным баркасом, перевозившим туда группу экскурсантов. Собирались мы побывать и у Волошина, передававшего профессору Фомину приглашения для всех нас. Накануне вечером поднялся шторм, и рано утром, когда я пришел на пристань, оказалось, что члены экспедиции не явились побоялись сердитого моря. Между тем ветер несколько поутих, и группу экскурсантов решили отправить. В тот день я был свободен и с охотой примкнул к группе, так как Коктебель мне был неизвестен. О том, что именно намерены показывать там экскурсантам, у меня сведенья отсутствовали, а из расспросов я понял, что и участники группы находятся в неведении.
Когда баркас вышел из бухты и миновал далеко выступающий в море мыс Меганом с его знаменитым маяком, то очень высокие волны с гривами белой пены начали захлестывать воду через борта, так что приходилось вычерпывать ее. Делали это дружно, под слова песни "Будет буря, мы поспорим и помужествуем с ней". Вымокли мы до нитки. Баркас усердно резал волны, попеременно высоко взлетая на гребни и падая вниз. Вершины Карадага были в тучах, а отвесные обрывы, состоящие из вулканических пород, стояли над бушующим морем как декорации Дантова ада.
В группу экскурсантов входили недавно призванные из деревень солдаты, актер и заболевшая морской болезнью его жена, а также несколько крестьян.
С трудом причалили к песчаному коктебельскому берегу, сплошь накрываемому прибоем.
Встретивший нас экскурсовод бойко пояснил, что здесь проживает несколько писателей, у которых дачи не были реквизированы при условии, что владельцы по определенным дням будут принимать экскурсии. Сегодня как раз такой день... Начали осмотр с дома Волошина. Почти все экскурсанты услышали эту фамилию впервые, а многие были неграмотными. Я знал много его стихотворений, статью о Сарьяне, записи бесед с Суриковым, статью о картине Репина, с содержанием которой был не согласен, так как считал полноценным ниспровергаемое Волошиным искусство "картины ужасов", вспоминая аналогичные примеры среди произведений древней живописи Испании, Италии и Германии. Много слышал о Волошине от бывавших у него знакомых как о человеке сердечном, добром и поэтому очень хотел увидеть его.
Волошин вышел встретить нас у порога своего дома. Своеобразной была внешность поэта. Пышная борода придавала особую внушительность. Обильная шевелюра была перехвачена протянувшимся через лоб жгутиком из стеблей полыни или какой-то иной травы, подобно повязке у статуи Гомера и у наших иконописцев. Во взгляде - пытливый интерес и расположение к каждому пришедшему. При дальнейших встречах я слышал, как он с улыбкой говаривал, что в нем "семь пудов мужской красоты", но в моем представлении это трудно сопоставимо с большим животом, да еще перетянутым поверх длинной блузы тонким пояском не в талии (которая совсем отсутствовала), а снизу, так что круглая форма живота нависала над перехватом. Из-под светлой блузы особого покроя были видны короткие парусиновые штаны с манжетами ниже колен. Голени обнажены, а на ногах сандалии. В одежде того же покроя, но только из более плотных тканей с добавлением гетр и заменой сандалий ботинками, помню я Волошина позднее в партере Большого театра Москвы.