В то время, когда Гвида учил меня игре на виолончели, умерла его жена; я всегда видел его с утомленным лицом, одетым в черное. Однажды Гвида, закончив урок, собрался уходить. Снаружи сквозь открытые окна вместе с волнующими запахами ранней весны проникали крики первых ласточек. Гвида посмотрел на чистое небо, на начинающие зеленеть сады и, надевая шляпу и застегивая на плотной груди тесный черный френч, произнес: «А теперь я собираюсь нанести визит своей жене». При этом у него покраснели глаза и задрожал подбородок. Я был тронут и, не зная, что сказать, проводил до дверей. С того дня я стал испытывать к учителю Гвида еще большую симпатию и уважение.
Уроки игры на виолончели мною были оставлены. Очевидной склонности к музыке в целом и к этому инструменту в частности я никогда не испытывал, хотя звучание виолончели мне нравилось и я всегда предпочитал его звучанию скрипки. Я нахожу справедливым сравнение звука виолончели с человеческим голосом, с теплым, мужественным, полным патетики баритоном. Однако больше других инструментов меня трогает гитара, и я не знаю, почему не устраиваются концерты, где звучала бы только гитара и ничего кроме гитары.
Между тем все более очевидной становилась моя склонность к рисунку и живописи. Мои родители, поборов свой пуританизм и боязнь моего контакта с мальчишками, употребляющими грубые выражения, определили меня в местную академию изящных искусств. Академия, правда, носила иное название, она именовалась Политехнической академией[8]. Размещалась она в трех прекрасных зданиях в неоклассическом стиле, каких немало было построено в Афинах по проекту баварских архитекторов во времена правления первого короля Отто, баварца по происхождению. В Политехнической академии были инженерный, математический, химический, геологический классы, а также классы рисунка, живописи, скульптуры, декоративного искусства и ксилографии.
Я поступил на первый курс класса рисунка. Занятия проходили в просторном помещении с двумя огромными окнами на север, откуда лился ровный холодный свет. На длинном столе, вдоль которого стояли скамейки, расставлены были пюпитры с помещенными под стекло и обрамленными деревянными рамками литографиями, офортами и прочего рода гравюрами, были здесь также фотографии известных скульптур, репродукции фрагментов старых полотен, изображения различных лиц и торсов. Система обучения в афинской Политехнической академии была разумной и рациональной. Осуществлялось обучение тем продуктивным методом, который впоследствии, в связи с так называемой эволюцией искусства, с появлением так называемых модернистов, постепенно вышел из употребления, в результате чего сегодня ни в одной Академии даже не учат, как держать в руках карандаш, мелок или кусочек угля. Очень скверно, что сегодня молодого студента с самого начала обучают работать непосредственно с натуры. В афинской Политехнической академии, прежде чем начать работать с живой моделью, студент на протяжении четырех лет должен был штудировать черно-белые гравюры и скульптуру. В первый год обучения мы копировали фигуры с гравюр, во второй — скульптуру, но только торсы и головы; на третьем и четвертом курсах — ту же скульптуру, но теперь тела и целые группы фигур. Таким образом, пройдя четыре года обучения и достигнув пятого курса, когда углем, прибегая к светотеневой моделировке, рисовали с натуры, ученик уже обладал определенным опытом и знал, как набросать фигуру так, чтобы она выглядела человеческой, и как нарисовать руки и ноги, чтобы они в его рисунке не приняли смехотворный вид пары вилок или дверных ключей, как это бывает у наших «гениальных» модернистов.
Регулярно посещая класс рисования в Политехнической академии, дома я захотел попробовать писать маслом. В ту пору я был крайне несведущ в технологии живописи. Если ныне я один из тех немногих, кто пытается снять покров секрета с методов и средств, забытых и похороненных еще столетие тому назад не только в Италии, но и во всем мире, то в ту пору я был крайне несведущ в технологии живописи. Скажу, скорее из boutade{6}, как выражался обычно Ренуар, а не всерьез, что знал я только то, что масляная живопись — это живопись маслом. Поэтому, взяв с буфета бутылку оливкового масла, вылив часть ее содержимого в баночку, я принялся окунать туда кисть и затем смешивать масло на палитре с красками марки Lefranc, что купил в магазине. Моей первой картиной был натюрморт. (Надо сказать, что всем терминам, определяющим этот жанр, я предпочитаю найденные Изабеллой Фар прекрасные слова vita silente и считаю, что они лучше слов «мертвая природа» отражают характер живописи, изображающей неодушевленные предметы[9].) Моя первая «безмолвная жизнь» представляла собой изображение лежащих на столе трех крупных лимонов с листьями. Композиция вышла несколько монотонной и симметричной: один лимон, помещенный в центре, я изобразил с торца, два других по бокам — в профиль. Моделировка центрального лимона мне явно не удалась: он больше походил на маленький желтый воинский щит. Но напомню, что тогда мне едва исполнилось двенадцать лет, а «великий» Сезанн даже в старости, посвятив живописи всю жизнь, писал яблоки так, что они вместо того, чтобы быть выпуклыми, кажутся абсолютно плоскими, а иной раз даже вогнутыми. Некоторые же современные художники, достигнув зрелости, и даже будучи стариками, в своих изображениях фруктов и прочих объектов преуспевают лишь в создании мазни, выглядящей как экскременты животных, застывшая лава или высохшая грязь. В моем натюрморте, однако, лимонные листья и фактура поверхности стола получились хорошо. Вместе с тем с картиной произошла беда: она не сохла. Даже несколько месяцев спустя после ее написания стоило только до нее дотронуться — на пальцах оставалась краска. Я решил выяснить таинственную причину этого. В Политехническую академию в класс рисования раз в неделю приходил очень старый художник Болонакис; он был маринистом, в середине прошлого века писал впечатляющие, полные поэзии картины, не лишенные к тому же живописных достоинств. Сюжетами ему служили греческие пляжи близ Афин и виды пирейского порта. Вдоль побережья, как в работах Курбе, прогуливались дамы и господа, одетые по моде того времени. Живопись его была гладкой, но не прилизанной, по своим достоинствам она напоминала живопись Индуно.
8
Это афинское учебное заведение, которое будущий художник посещал с 1903 по 1906 год (в год поступления ему едва минуло двенадцать лет), именуемое им академией, представляло собой скорее школу или колледж. В переводе, вслед за автором воспоминаний, мы называем его Политехнической академией.
9
Итальянский термин