Я же, имей тогда возможность поступать по собственному желанию, предпочел бы сидеть целыми днями в кафе Florian, поглощая булочки с кремом и шоколадное мороженое, а не утомлять себя хождением по палаццо и галереям.
Из Венеции мы отправились в Милан. Город был в праздничном возбуждении в связи с выставкой, посвященной открытию Симплонского тоннеля. Большой раздел выставки был посвящен живописи, и целый павильон отведен под работы Сегантини и Превиати. На меня это собрание произвело очень сильное впечатление. Поэзия и метафизика работ двух великих итальянских художников глубоко тронули, буквально потрясли меня. Сегодня, возвращаясь к испытанным и пережитым мною ощущениям, я прихожу к выводу, что понять таинство и красоту живописной материи старой живописи значительно сложнее, нежели уловить поэтическую и метафизическую стороны произведения искусства. Мне было всего семнадцать, но уже тогда я не хуже, чем сегодня, понимал глубину и метафизику работ Бёклина, Клингера, Сегантини и Превиати, всех тех, кто независимо от художественных достоинств живописи раскрывал в ней нечто поэтическое, возбуждающее любопытство, странное, поразительное. Понимание же ценности живописной материи, открытие ее безграничной тайны — это то, к чему я пришел значительно позже, и значительно позже научился получать от этого открытия удовольствие. Но тогда, в Милане, я с энтузиазмом воспринял работы Сегантини и Превиати, в то время как еще за несколько дней до этого, в Венеции, меня оставили равнодушным Тициан, Тинторетто и Веронезе.
Теперь, когда я сравниваю радость и удовольствие от понимания литературной и метафизической сторон произведения искусства с удовольствием, доставляемым его сугубо живописными достоинствами, я нахожу второе удовольствие более глубоким и полным. Эту истину, как и многие другие, открыла мне Изабелла Фар, написавшая в одной из своих статей: «Удовольствие, которое доставляет созерцание произведения искусства, основанное на принципе понимания его содержания, — огромное удовольствие, но оно не полное».
Мы отправились в Мюнхен. Стояла ранняя осень. Ландшафты незнакомых доселе стран будили во мне любопытство. Заросли деревьев, новые запахи, непривычные для нас порядок и покой приводили меня в состояние блаженства.
Прибыв в Мюнхен, мы остановились в гостинице под названием Englischer Hof («Английский двор»). Гостиница прекрасно отапливалась: в Мюнхене все общественные места отапливались прекрасно. Комфорт и благоустроенность жизни меня приятно удивляли. Исключительной комфортабельностью отличались кафе, где обслуживали по высшему классу. Белокурые, статные и пышногрудые официантки в кружках, напоминающих миниатюрные соборы, разносили густое пенистое пиво. Ни на улицах, ни где бы то ни было не видно было мусора, никто не носил поношенную, залатанную одежду, нельзя было встретить нищего. Повсюду порядок и любезное обращение. «Это рай, рай на земле», — так я думал тогда. Но в этом раю зрело грозное бедствие — современная живопись, но к этому я вернусь позже. А четверть века спустя здесь созреет другое бедствие, еще более страшное — нацизм. Кроме того, благодаря своей наблюдательности и исключительной проницательности, уже тогда мне удалось увидеть, что в этом раю далеко не все так прекрасно и благополучно, как показалось на первый взгляд. За проявлявшимися подчас в преувеличенной форме внешней сердечностью и кажущейся любезностью мюнхенцев я разглядел некоторые признаки раздражительности, неудовлетворенности, истеричности и подчас грубой враждебности. Эти черты характера я отмечал еще в Греции, мальчиком, у своего учителя немецкого Гейта. Я заметил, что в Мюнхене многие, как мужчины, так и женщины, хотя они ограничены и начисто лишены иронии, ведут себя дерзко и насмешливо, подобно дурно воспитанным детям недальновидных родителей, коими являются наши сегодняшние интеллектуалы. Помню, как однажды в Мюнхене мы с матерью и братом зашли в магазин готовой одежды, чтобы купить пальто. Однако ничего подходящего мать не нашла и, уходя, сказала владельцу, что мы заглянем в другие магазины, но в случае чего, возможно, вернемся. Хозяин, средних лет мужчина солидной внешности, со светлой бородкой, в очках, принялся с преувеличенной любезностью благодарить нас, с жаром кланяясь до земли; истерически хихикая, фыркая и беспрестанно повторяя: «Danke, danke vielmals!..» («Спасибо, спасибо большое!..»), он проводил нас до самых дверей. Выйдя из магазина, я еще долго слышал, как этот одержимый, выскочив на улицу, истерически кричал нам вслед: «Danke, danke, danke vielmals!..»