Иначе говоря, отец мой, как многие из его поколения, был полной противоположностью большинству современных людей, бесхарактерных, беспомощных, утративших благородство, которые живут только сегодняшним днем, и чьи головы забиты всякой чепухой. Если сегодня, например, ребенок не справится с рисунком головы, его отец, разумеется, не сможет показать ему, как это сделать с помощью двух крестов. А если, к несчастью ребенка, отец его — «интеллектуал», то последний не просто не сумеет показать сыну эту систему, но осмелится, что еще хуже, учить его рисовать скверно в надежде, что когда-нибудь благодаря этому тот станет Матиссом и добьется славы и успеха.
Пока мы жили в доме Вуроса, происходили разные события, главным образом малоприятные, какие, главным образом, и имеют место в нашей жизни. Из этих событий вспоминаю эпидемию гриппа, во время которой все мы: отец, мать, мой брат, я, а также прислуга и гувернантка — слегли с температурой. Единственным, кому, несмотря на температуру, удавалось держаться на ногах, был повар по имени Никола; о нем, правда, как мне кажется, называя его другим именем, пишет, вспоминая детство, мой брат Савинио. С высокой температурой Никола был то у одной постели, то у другой, обслуживал всех, следил за счетами, готовил, ходил за покупками и в аптеку. По существу, он был всем: слугой, горничной, секретарем, нянькой. Он был тем, кем была сестра Ницше для автора «Так говорил Заратустра»; во всяком случае, сам Ницше в посвященном ей стихотворении говорит о том, что она для него и мать, и сестра, и жена, и подруга. Книгу же, на обложке которой написаны эти слова, этот ниспровергатель Бога прежде чем послать сестре, осенил крестным знамением[1].
Весь период, что мы лежали с температурой, самой нетерпеливой, самой беспокойной из нас была гувернантка из Триеста, которую мы называли frailain (от немецкого Fräulein). Она шумела и кричала, утверждая, что ее хотят уморить голодом. В ту пору существовал лишь один верный способ сбить температуру: прежде всего слабительное с касторовым маслом, затем дезинфекция желудка изрядной дозой салола и полное голодание. После очищения желудка легкий обезжиренный бульон, хинин, массаж грудной клетки и спины горячим маслом, разогретым с цветами ромашки; горчичники французской фирмы Rigolo, медицинские банки, припарки с льняным семенем, смешанным с горчичным порошком. Но frailain не желала принимать лекарства, а предпочитала им макароны с мясным соусом и котлеты с жареным картофелем. По существу, эта гувернантка из Триеста была ante litteram{1} современной больной. Однако если бы ей позволено было удовлетворить свои желания, все для нее могло бы закончиться плохо, поскольку в те времена еще не существовало чудодейственных сульфаниламидов и антибиотиков, которые позволяют сегодня больным с температурой под сорок есть жареных цыплят и равиоли с тушеным мясом.
Другой неприятностью, как я помню, были землетрясения, регулярно происходившие по вечерам после заката. Весь дом качало, как большой корабль в бурном море. Обитатели района, и мы в их числе, выносили свои матрасы на площадь и спали под открытым небом. Но, как всегда, и в этих случаях повар Никола оказывался на высоте. Он выносил из дома матрасы, чемоданы, даже кое-что из мебели, а поутру заносил все обратно, при этом, как настоящая нянька, заботился обо мне и моем брате.
Из дома Вуроса мы переехали в дом Гунаракиса: это было небольшое палаццо в неоклассическом стиле с прекрасным садом, где рос одинокий эвкалипт. Мой отец часто отсутствовал, он руководил строительством железной дороги в Фессалии и большую часть времени проводил в Волосе, городе, где я родился. Жизнь в доме Гунаракиса я вспоминаю с удовольствием. Из окон, выходящих на север, взглядом можно было охватить обширное пространство с покрытой в зимнее время снегом горной цепью, откуда дул выстуживавший дом ледяной ветер. Помню подаренную мне на праздник великолепную книгу под названием «Карлики шутят» с волшебными иллюстрациями; помню и другую книгу с цветными изображениями целого семейства кошек. Эти коты были так хорошо нарисованы и раскрашены, были такими живыми, что вызывали у меня самого желание рисовать и писать. Я думал о том, как было бы прекрасно самому уметь изображать животных, с таким совершенством передавать их формы и окраску. Мать, чтобы поощрить мою тягу к рисованию, купила мне альбом c изображениями цветов: некоторые из этих изображений представляли собой контурные рисунки, другие были выполнены с растушевкой. Помню, я с большим старанием скопировал две розы. Мать помогла мне написать короткое письмо отцу и вложила в конверт мой рисунок. Отец ответил мне и поздравил с успехами, которых я добился в трудном деле рисования. В хорошую погоду мы с братом выходили в сад и при помощи маленькой цапки и лопатки строили крошечные земляные сооружения. Но затем выпадал дождь и размывал нашу работу. Повар Никола в отсутствие отца держал в своей кровати под подушкой странной формы пистолет; он состоял всего лишь из барабана, прикрепленного к стволу; в барабан закладывались патроны с выступающими на них маленькими трубочками, представляющими собой детонатор. Ударная часть спускового крючка типа молоточка била по детонатору, и тот срабатывал, производя выстрел. Оружие подобной модели, но с дулом, я увидел позже в Италии в скульптурных памятниках, изображающих героев Рисорджименто. Меня весьма впечатлило это странное загадочное оружие, которое отличалось от современного автомата, как живопись катакомб от «Сельского праздника» Рубенса. Глупость многих читателей сегодня такова, что, во избежание недоразумений, я должен пояснить, что имею в виду их качество, а не содержание.
1
На самом деле Элизабет Фёрстер-Ницше сыграла зловещую роль в судьбе философского наследия Ницше. В ее руках после смерти философа оказался его архив, который она «адаптировала», исказив сам дух ницшеанства. Не брезговала Фёрстер и откровенными подлогами, переадресовывая, в частности, себе письма к «любимой матери». Де Кирико не мог знать об этом, поскольку книга Карла Шлехты, где был поднят вопрос о фальсификациях, вышла только в 1956 году.