Доктор Штейнер без устали посещал отдельные мастерские художников в бетонных помещениях восточной части Здания. После таких бесед каждый из них приходил к глубочайшему убеждению, что он — единственный, кто понимает господина доктора и работает в его ключе. Задача художников заключалась в том, чтобы указания оккультиста выразить на языке искусства. "То, что верно с художественной точки зрения, верно и в оккультном отношении", — говорил им доктор Штейнер.
Им вовсе не следовало отказываться от присущего каждому своеобразия. Мы, резчики по дереву, были народ молодой и знали, что нам следует еще многому научиться от него, но художники не хотели слушать нас, и доктор Штейнер предоставлял всем свободу. Лишь однажды он отобрал у художника порученное ему задание. Этот художник беззаботно внес толстым грифелем свои пометки в эскиз египетской темы, сделанный доктором Штейнером.
Немного позже образовалась вторая группа художников — для малого купола. Кроме двух художников, которые уже сделали себе имя (это были барон Розенкранц — датчанин, принадлежащий, однако, к английскому направлению, и русская Маргарита Волошина), все прочие были начинающими художниками. Сюда относились очень одаренная Миета Валлер, Луиз Клазон, которая впоследствии на протяжении многих лет была связана с эвритмическими группами, голландка фрейлейн Бруньер и полька Элла Дюбанюк. В группу художников также входили Имме фон Эккарштейн и поэт Волошин: с великим усердием он помогал фрейлейн Вандрей в разработке мотива из стихотворения Гёте "Тайны", — мотива, который был предназначен доктором Штейнером для занавеса, служащего при спектаклях-мистериях. Для этого господин Волошин всегда надевал необыкновенно красивую шелковую блузу. — С началом войны эта работа приостановилась. Позднее данный мотив был использован Вильямом Скотт-Пайлом для занавеса сцены второго Гётеанума.
Работа над Зданием двигалась с лихорадочной быстротой. Нельзя было терять ни мгновения. В полумраке лесов обоих купольных помещений стояли ряды колонн с капителями и архитравами, над ними нависали своды двух внутренних куполов. Теперь готовили дерево для пластических форм наружной стены. И здесь возникло препятствие. Согласно указаниям доктора Штейнера, колонны и архитравы были склеены из массивных бревен благородных древесных пород. Никаких полостей там возникнуть не могло, однако при возведении наружных стен из так называемых "практических соображений" этим указаниям не последовали, и при обработке форм стамески проходили сквозь слишком тонкие стены. Поэтому доктор Штейнер распорядился все сломать и заменить стеной из целого дерева.
Ответственный архитектор вскоре после этого уехал из Дорнаха, и его место заняли молодой архитектор Айзенпрайс и инженер Энглерт, который до того участвовал в расчетах базельского инженерного бюро и помогал при закупке материалов.
Тяжелее значительной потери денег оказалась в данном случае потеря времени. Еще прежде мы задавались вопросом, будет ли все готово к августу. Теперь мы уже не спрашивали об этом; однако вопрос этот, не будучи высказанным, висел над нами, как туча; наши опасения подтверждались озабоченным взглядом доктора Штейнера и его утратившей свою обычную окрыленность походкой. Начали действовать и другие силы, отнюдь не помогающие продвигаться вперед. Но работа продолжалась, — только с еще большей интенсивностью.
В стекольном доме
Этим летом была достроена стекольная мастерская. К лекции по поводу ее открытия я набрала отпиленных веток вишневых деревьев, которые лежали вокруг на территории здания. Мы втыкали их в щели между балками новой мастерской и принесли туда все цветы, которые только удалось найти. Доктор Штейнер был видимо обрадован нашими попытками празднично украсить помещение и сказал, что это надо взять на заметку для будущего. (Впоследствии при всех торжествах в столярной использовались еловые ветки.) Его лекция звучала углубленно и предостерегающе, под аккомпанемент внезапно разразившейся грозы. Я никогда не видела таких разноцветных молний, как тогда. Белые занавески на больших окнах освещались светло-голубым, розовым, зеленым и фиолетовым светом, — как бы намекая на будущие оконные стекла. — Однако этим замыслам будет не легко осуществиться, мы не доросли до стоящей перед нами задачи; это чувствовалось из лекции.
Стекольный дом был готов, но никто не знал, как работать со стеклом. После нескольких неудачных попыток, — пытались даже класть стекло в воду, — послушались совета зубного врача доктора Гросхайнца — достать что-то вроде зубоврачебного инструмента, — конечно, совершенно других размеров. Дела двигались быстро, когда за ними стоял доктор Штейнер. Вскоре для этого был смонтирован первый механизм с электромотором, гибким валом и американскими карборундовыми камнями, которые в это время появились в продаже[6].
Пфорцгеим и Норчёпинг
В пылу работы мы отказались от поездки в Париж, где доктор Штейнер читал лекции. Однако мы совершили небольшое путешествие в Пфорцгейм поездом, идущим с малой скоростью через Шварцвальд, — и вновь это стало откровением, как однажды в Христиании. Слова доктора Штейнера в убогом помещении кофейни звучали так, что надо было задерживать дыхание, чтобы не помешать вызываемому ими переживанию. Мы ведь были лишь как бы глухими и слепыми свидетелями события, которое разрешалось воспринимать в ощущении.
В середине лета состоялась поездка в Норчёпинг на лекции доктора Штейнера. Фрейлейн фон Сиверс пригласила нас ехать вместе с ними. В красивых старомодных помещениях шведского сельского дома мы следили за дальнейшим развитием темы, началом которой было Пятое Евангелие, и еще глубже погружались в своих переживаниях в духовное течение, идущее из незапамятных времен и обретшее новую жизнь. После таких переживаний задача, связанная со Зданием, вставала перед каждым из нас во всем своем безмерном величии.
На обратном пути мы задержались на острове Рюгене. На крутых белых скалах из известняка над фиолетовым морем возвышался земляной вал, окружающий зеленый луг- место древних мистерий. У одних здешних хозяев мы видели потемневшее изображение, по-видимому, инспиратора этого места по имени Свантевит. (Славянин ли, уроженец ли Запада, он со своим рогом изобилия выглядел хищным монголом.) Дрожь охватывала на бушующем ветру, который швырял на скалы фиолетовые валы. Белая пена собиралась в буйно движущиеся формы, напоминающие северный орнамент. Госпожа Волошина, которая была с нами, хотела остаться здесь на несколько дней, но меня охватила тревога и я торопила с отъездом в Дорнах.
Поездка по Германии была кошмаром: как будто весь мир трещал по швам. Я еще никогда не видела такого затравленного народа.
Вернувшись в состоянии изнеможения домой, я отдохнула несколько часов и проснулась с таким чувством, будто небо заколочено досками и больше никогда к нам оттуда не будет, как раньше, сходить свет; это чувство держалось годами. Между тем даже сияющие прежде золотом купола Здания были покрыты черным кровельным картоном. Это было время после убийства австрийского эрцгерцога — события, повлекшего за собой дальнейшие катастрофы.
Какое-то тяжкое бремя легло на Дорнах. То, что несколькими месяцами раньше, несмотря на всевозможные предчувствия, представлялось чистым безумием, то, что просто не могло наступить, — европейская война, — теперь стояло при дверях и казалось неотвратимым. И что можно было противопоставить этому? И однако, быть может, в это время мы упустили свое задание. Часто видели, как доктор Штейнер переходил от одного из нас к другому с простыми словами: "Ведь дело идет к войне… Будет страшно!" Он словно ждал чего-то, и при этом на него едва можно было смотреть. "Да, господин доктор, кажется, дело идет к войне". И тогда он уходил, словно в разочаровании. "Только сорок человек хотели ее, — сказал он, когда война разразилась, — и слишком мало было тех, кто ее не хотел".
6
Счета в канцелярии Здания, датированные летом 1914 года, подтверждают, что эта техника для шлифования стекол тогда уже применялась в Дорнахе, — факт, часто вызывающий сомнения у специалистов. — Прим автора.