Выбрать главу

Мы нашли доктора Штейнера стоящим на лестнице перед Ягерхаусом; его окружали члены Общества. Полночь миновала, и в первые часы нового года огонь начал несколько ослабевать. Толпа зрителей постепенно редела, ушел и доктор Штейнер. Теперь можно было снова заносить в столярную все то, что было убрано оттуда. Статуя Христа также была перенесена из мастерской на луг позади строения. Вновь можно было заходить на территорию. Глубокая синева окружала холм, пожар сделал свое дело. Только раскаленные массивные стволы колонн с двойным кольцом архитравов наверху вырисовывались на ночном небе. Незабываемая картина, исполненная ужаса и красоты! Эти прозрачные, прокаленные формы как будто были пронизаны пульсирующей жизнью и дыханием; то было как бы прощание с Землей, на которую на столь короткий срок было спущено Здание. Высоко над ним простирался небесный свод, — родина, куда оно возвращалось. Позади него на западе — красноватая полоса, отблеск возвещающего о себе на востоке дня.

И вот уже под тяжестью архитравов стало проламываться двойное огненное кольцо, обрушиваясь в виде раскаленной массы к подножию колонн. Стоя возле столярной, я могла видеть, как две тени в темноте медленно шли по дороге в гору. Доктор Штейнер в сопровождении Эдит Марион, тяжело ступая, согнувшись, вошел в столярную. Он был при госпоже Штейнер в Доме Ханси; из-за больных ног ей пришлось переживать пожар издалека, наблюдая его из окна.

Доктор Штейнер настойчиво потребовал, чтобы продолжалась та работа, на которую не повлияло случившееся; но многое должно было произойти, прежде чем для этого была отремонтирована столярная. Когда я заглянула в мастерскую доктора Штейнера, там еще царил полный хаос. Он стоял посреди нагроможденной вокруг мебели, сундуков. Он повернулся ко мне. В его широко открытых глазах не было ни малейших признаков озлобленности из-за пережитого, — только бесконечная боль и печаль.

"Почтенные, мудрые…": до этих слов дошел в своей приветственной речи Ангел из "Действа о трех царях"; затем голос отказал ему. Напрасно пытался он начать заново, — и тогда он тихо заплакал и стоял, опершись на свой посох, пока не нашел сил продолжать. — Во время вечерней лекции все, не сговариваясь, встали, когда доктор Штейнер вошел в зал столярной.

Столярная вновь сделалась на годы нашим рабочим местом.

Когда через несколько дней раскаленная зола остыла, в ней нашли человеческий скелет с изуродованным позвоночником. Такое же уродство было и у часовщика, исчезнувшего с момента пожара. Официально было признано, что он погиб при спасательных работах.

Страховая сумма была выплачена на основании того, что в ночь пожара доктор Штейнер установил: все предохранители были в исправности. Однако доктор Штейнер обратил наше внимание на то, что первое Здание было построено силой любви и жертвы. Если бы постройка была доведена до конца, Здание излучало бы мир. Во второе здание мы внесем с деньгами страховки человеческую ненависть…

Юношески веселый смех, который раньше часто освещал строгие черты лица доктора Штейнера, его быстрые, легкие движения, его ритмичная походка (никто не умел ходить так, как он) — ничего этого после ночи пожара мы уже не видели. Тяжкая ноша легла на его плечи. Ему надо было прилагать усилия, чтобы сохранить свою прямую осанку, и его походка сделалась напряженной. Но его влияние и сила духа в последний период жизни возвысились до сверхчеловеческих масштабов.

Последние месяцы и дни земной жизни Рудольфа Штейнера

В сентябре 1924 года доктор Штейнер выступал перед священниками Христианской общины, актерами и врачами. Также продолжался цикл лекций для рабочих Гётеанума. За три недели состоялось около 70 лекций. Кульминацией его земной деятельности стало еще одно невероятное излияние духа. Затем он заболел. В первые дни он оставался в своей мастерской в столярной. Одна за другой следовали тревожные недели. Объявления о лекциях все вновь и вновь стирались с черной доски, но о его болезни узнать можно было немногое. Вот сообщили о лекции на Михайлов день. В столярной была тишина, когда доктор Штейнер вышел из-за голубого занавеса. Каким он стал хрупким и уязвимым! Его голос звучал совсем иначе, было впечатление, словно из бесконечности приходил золотой звон. В его словах ощущалось одно лишь сердечное тепло, но это тепло исходило уже не из наших земных пространств. Будучи как бы извлечен из них, он должен был напрягаться, чтобы проникнуть к нам. В эту прохладную осеннюю ночь столярная, благодаря его словам, была пронизана солнечным светом и теплом, как в жаркий летний день.

Скоро ему пришлось прервать лекцию. Мы поняли, что наступило прощание; но кто решался подумать об этом? Вскоре после того состоялось и личное прощание с нами. Мы, эвритмистки, собрались за сценой после вечерней репетиции. Все находились в угнетенном состоянии, и никто не хотел идти домой. Тут мы услышали издалека голос доктора Штейнера, необычно громкий и твердый, непреклонный. Его шаги, которые прежде звучали столь ритмично и легко, сейчас были словно свинцовыми. Он вышел из мастерской к нам в сопровождении нескольких человек, — кто это был, я не заметила. Каждое движение, каждый шаг словно направлялись извне, волевым усилием. Я не знаю, глядел ли он на нас. Мы застыли на своих местах. Он сказал, что идет в Дом Ханси и там о нем позаботятся; держась чрезвычайно прямо и внутренне собранно, он стал протягивать руку каждому из нас и говорить "до свидания". Затем он повернулся и вышел. Больше я его в живых не видела. — Через несколько дней мы узнали о том, что госпожа доктор Вегман организовала уход за ним в мастерской при столярной. Госпожа Штейнер была в тот момент с эвритмической группой в Германии.

Поездка в Бельгию, потребовавшаяся мне, протекала бы по-другому, если бы все мои помыслы не оставались в Дорнахе. Еще перед отъездом мне приснилось, что доктор Штейнер меня настойчиво предостерегает от встречи с теми людьми, которые в 1912 году стали причиной нашей поездки в Кёльн. И я их не встретила. — Старые и новые друзья приняли меня любезно, и я отправилась работать. Мой дорогой старый учитель Август Данзе (теперь ему было за 90 лет), пожалуй, признал меня, но пустился в воспоминания о моем обучении у него несколькими десятилетиями ранее. Гравюры на окнах он находил "drоle"[14] и говорил, что то, что я" танцую", ему непонятно.

Меня приветливо приняли его дочь и ее муж Жюль Дестре. В то время он был министром. Однако то, что я всю войну провела под немцами, создало между нами барьер. Он прочитал книгу Рудольфа Штейнера о "Трехчленности социального организма", которую я посылала ему, — но сказал, дескать, что с этим делать? — Поработав несколько месяцев, я уехала обратно.

"Вы стали настоящей бельгийкой!" — встретила меня в столярной госпожа Штейнер, когда я шла к доктору Штейнеру. Если бы я могла хотя бы передать ему привет через нее!

Снова потянулись тревожные недели и месяцы. Когда он поправится? Поправится ли он вообще? Он ведь не может умереть, он ведь должен дожить до глубокой старости! Будет ли нам дано вторично оказаться в столь же интенсивном духовном потоке, что мы уже пережили? Может ли такое повториться?

После пожара молодые люди организовали охрану, задачей которой было стеречь днем и ночью столярную и территорию. Теперь они в первую очередь заботились о том, чтобы мастерская была закрыта для посещений. В одном из углов мастерской устроилась госпожа доктор Вегман, чтобы быть наготове в любой момент. Часто приходил доктор Шиклер, посредник между ней и клиникой. Видели, как он в окружении охранников вместе с ней спешно проходит через столярную. У доктора Нолля также была маленькая комнатка возле мастерской, но его видели редко.

вернуться

14

Забавный