Через несколько дней в голове какого-то начальника созрела идея – выдвинуть пушки за линию пехоты, поближе к немцам. О чём думала его голова, вынашивая эту идею, трудно сказать. Скорее всего, ни о чём. Ночью мы выехали на сопку, по которой проходила линия нашей обороны, пересекли её и выбрались на скат сопки, обращённой к немцам. Расположиться было приказано здесь!!!
С нами был в этот раз помкомвзвода сержант Кирсанов, уже стреляный человек. Он долго стоял в тяжёлом раздумье, потом лёг на землю и начал ползать вокруг на животе. Таким путём ему удалось найти впадину, невидимую со стороны немцев. К утру мы полностью закопали пушку таким образом, чтобы её можно было быстро выкатить на позицию. Окопы для себя сделали глубиною в полтора роста. Кирсанов не давал нам ни минуты отдыха, заставляя работать быстрее.
Слева от нас расположилась полковая пушка, но её хорошо было видно со стороны. Стало рассветать. Солнце всходило за нашими спинами. Метрах в трёхстах от нас стало видно немецкую траншею и спокойно разгуливающих вдоль неё немцев. Каким-то образом я притащил ночью немецкий ротный миномёт и теперь начал его устанавливать, надеясь подшибить хоть одного немца. Кирсанов вышиб его у меня из рук и приказал всем в окопы и не показываться наружу.
Я лёг на дно окопа, который был выкопан в виде буквы «Г», накрылся с головой шинелью и только начал засыпать, как страшный удар обрушился на всё моё тело. Сверху на шинель посыпались комья земли, в ушах сильно зазвенело. Некоторое время я лежал, не двигаясь, стараясь понять, в чём дело, а затем поднялся сквозь слой насыпавшейся земли. В другой половине буквы «Г» моего окопа, на одной стороне его, образовалась половина воронки от разрыва немецкого снаряда, другая половина должна была бы образоваться прямо над окопом! После этого я понял на собственной шкуре, что значит хороший окоп, и, возможно, поэтому остался жив.
Это был первый снаряд, выпущенный немцами. Очевидно, когда солнце поднялось выше и осветило скат нашей сопки, им стало видно, что происходит на нём. Наше место им лишь показалось подозрительным из-за нескольких комьев земли, неосторожно оставленных наверху. Немцы выпустили по этому месту этот единственный проверочный снаряд и успокоились. Но соседняя пушка была им видна хорошо. И мы, чуть-чуть высунувшись из своего окопа, с чувством даже некоторого собственного достоинства наблюдали, как вокруг этой пушки танцевали разрывы снарядов, как она переваливалась с бока на бок, потом с неё слетел щит, свалились с колёс резиновые шины, и она превратилась в груду металлолома. Когда наступила ночь, пришла пара волов и со скрипом утащила эту груду железа в тыл. Нам тоже было приказано вернуться в деревню, прицел у нашей пушки был разбит осколком.
Забыл сказать, что ещё днём к нам приполз связной и сказал, что командира расчёта вызывают на КП батальона. Он предупредил, что место сильно простреливается и надо быть очень осторожным. Я об этом знал и сам и, собравшись, т.к. к этому времени уже занимал эту должность, отправился в путь. Из окопа я вылез на животе, прополз метров сто и, вскочив на ноги, побежал. Но сейчас же пули зацокали над ушами, и я упал в глубокую танковую колею, вдоль которой бежал. Подняться было нельзя, я видел, как пули сшибали куски земли с бровки колеи. И тогда я пополз по-пластунски тем классическим методом, которому нас учили в училище. Я помню, как лейтенант Авраменко безжалостно заставлял нас ползать по грязи, по песку, да ещё придавливал ногой сверху, если кто-то пытался вставать на четвереньки. Тогда это казалось нам издевательством. Теперь же я, благодаря этой науке, отмахал на животе метров двести за считанные минуты и ни одна пуля меня не задела. Переполз за бугор, уже там поднялся и бегом проскочил метров триста до посадки деревьев вдоль дороги, где помещались командные пункты. Начался артналёт, и я свалился в окоп прямо на голову какому-то бронебойщику. Каково же было моё удивление, когда я узнал в грязном и запылённом солдате Колю Кравченко. Мы обрадовались встрече. Как это всегда бывает на фронте, воспоминания о прошлом всплывают в памяти. Поговорили, и я ушёл, сказав: «До свидания!» Надо было сказать: «Прощай!» Мне позже сказали, что на него наехал немецкий танк и задавил. Так я и думал много лет. И вот в 1975 году я написал письмо в Дмитриевскую школу в Казахстане, откуда мы уходили в армию. Письмо моё предали Колиной сестре, и я получил ответ. Даша писала, что ещё в 1944 году родные получали от Коли письма, и у них есть фотография, где Коля «…имеет пять наград, нагрудный гвардейский знак, погоны артиллериста, две колодки о ранении, комсомольский значок, младший сержант. О его гибели сообщали товарищи по службе. Где, как и при каких обстоятельствах произошло – не имеем представления, времени прошло очень много, и письма не сохранились. На брата Константина, который убит под конец войны, есть похоронная. Пришло уведомление о смерти Николая Муратова (это наш третий товарищ), был ранен и умер 5 мая 1945 года. Похоронен под Веной, пригород Ходерсдорф, в саду дома №22…»