Немцы пошли в атаку после обеда на соседний батальон, но без танков. Они так хорошо шли правым флангом ко мне по противоположному склону балки, что я не выдержал, несмотря на запрет стрелять по пехоте, и выпустил с десяток снарядов. Одновременно стали стрелять наши миномёты, и немецкая цепь куда-то исчезла. По-моему, там была густая и высокая цепь, которая скрыла и живых, и мёртвых.
С наступлением темноты нас перевели снова на новое место, и там окончилась моя война на Днепровском плацдарме. Мы расположились наверху балки на углу рощи, изгибающейся влево и назад. Глубоко внизу слева расположилось село, в котором мне так и не удалось побывать.
Наша дивизия пыталась отбить у немцев соседнюю рощу – в седьмой раз. Они разозлились и, выпустив танки, которые с нашей позиции не были видны, отогнали пехоту на полкилометра назад, вниз. Видя такое дело, и не желая попадать фрицам в лапы, мы скатили свою пушку вслед за пехотой. Но пехота легко вернулась на прежние позиции, а мы уже не смогли закатить пушку наверх. Посоветовавшись и, боясь, что нам нагорит за то, что драпанули без выстрела, приняли «смелое» решение. Сделав расчёт на глазок, я в быстром темпе выпустил все снаряды, которые оказались при нас, в том числе и бронебойные. Потом рассказали, что бронебойные, которые летят дальше, действительно угодили в немецкие позиции, но осколочные свистели над головами наших пехотинцев и в одинаковой степени были неприятны и своим, и чужим. На счастье, у нас никто не пострадал, но мне голову чуть не оторвали за стрельбу из противотанковой пушки с закрытой позиции.
Через пару дней немецкий снайпер чуть не отправил меня на тот свет. Был тихий солнечный день, я вылез из окопа погреться на солнце и, сев на бруствер, прислонился головой к тоненькому деревцу. Вокруг росли такие же деревья, которые маскировали нас. Однако в телескопический прицел кое-что, наверное, просматривалось, и снайпер увидел мой контур. Над правым ухом раздался оглушительный щелчок, и, повалившись на левый бок, я увидел, как деревце падает, перебитое в том месте, где я только что прислонялся к нему головой.
Этим же днём в голубых сумерках я наблюдал, как бесконечные стаи немецких самолётов проплывали к нам в тыл. По ним били из скорострельных зениток, но трассы проходили далеко в стороне. Неожиданно на меня наткнулся знакомый курсант, который был в полковой разведке, и куда-то шёл по своим делам. Он бывал в штабе и рассказал, что из наших курсантов осталось человек пятнадцать, это из пятисот молодых и полных надежд ребят!
Через день меня ранило. Во время небольшой перестрелки я получил удар сзади ниже поясницы, согнулся в дугу и спрыгнул в окоп, хлопая глазами. Потом начал собирать в котелок мясо, вывалившееся из котелка, когда я опрокинул его при падении. И только когда по ноге потекло что-то густое и тёплое, и закружилась голова, понял, что ранен.
Я позвал лейтенанта, он спрыгнул ко мне в окоп, расстегнул шинель и молча начал перевязывать. Окончив перевязку, хлопнул меня по плечу и сказал: «Ну, гвардеец, отправляйся. Можешь отдыхать теперь!» Как будто с завистью посмотрел мне вслед, или мне так показалось.
Четыре дня ушло на дорогу до госпиталя. Сперва в санроту, затем в санбат. Встретил двух раненых из нашей части, втроём было идти уже веселей. Вначале чувствовал себя сносно, но на другой день разболелось. Левая нога двигалась, но правая была точно привязана к палке вместе с туловищем. Делал левой большой шаг, опираясь на палку, затем поворачивался на ней и приставлял правую ногу. Если бы оставался от моей ходьбы след, то он бы состоял из сплошных полуокружностей. Сесть не мог, поэтому ложился на живот, опускаясь осторожно по палке, как стрела подъёмного крана.
Ночевали у украинцев в сёлах. Они охотно принимали, охали, смотря на нас, и кормили тем, что у них было. Подъезжали на попутных машинах. И, наконец, попали в эвакогоспиталь 1791. Тут я испытал небольшое разочарование. Госпиталь мне представлялся большим каменным зданием со светлыми палатами и чистенькими, белыми и красивыми сёстрами. А этот помещался в деревянных зданиях, а палаты представляли собой утеплённые конюшни. Сёстры были не такие уж чистенькие и красивые и не особенно вежливые.
Но, как бы то ни было, я с великим удовольствием помылся в бане, сбросил бельё, серое от вшей, и получил место на нарах, матрац, подушку и одеяло. Рана моя начала заживать, и уже можно было ходить, прихрамывая, без палки. Лечение заключалось в перевязке, осколок вытаскивать не собирались, и через десяток дней я получил назначение в батальон выздоравливающих. Этот батальон помещался в большом утеплённом коровнике, приспособленном для жилья.