Вот так наша армия пополнялась и готовилась к боям. Получали оружие, обучали солдат, учились сами и жили не так уж плохо.
Судьба сталкивает дух людей и часто заставляет их долго идти по одной дороге. Эта дорога и раздваивается, и опять сходится, и опять расходится, чтобы её тропки уже не соединились или оборвались. Эта судьба в Бессарабии свела меня со многими людьми. С некоторыми я прошёл весь остаток войны, с некоторыми расходился и встречался вновь, дороги многих оборвались в чужой земле. Моя же не изменила мне и как завела, так и вывела обратно. Счастье? Не знаю, но мы, фронтовые солдаты и офицеры, немного верили в судьбу и в счастье. А в действительности у каждого, как и у меня? было множество случаев, когда жизнь уже висела на волоске, готовом оборваться. Просто кое у кого этот волосок оказался чуть прочнее.
Иногда вспоминаешь своих фронтовых друзей и хочется снова увидеться. Тогда же не замечалось, насколько тесно сблизила нас походная жизнь и бои.
Акимов – высокий худой сержант. Я очень часто сердился на него и не понимал его поведения. Когда он был заинтересован в чём-нибудь или находился в настроении, то его можно было только хвалить. Но когда хандрил, то это была сущая бестолковость и глупость. Отвечал невпопад, делал не то, что нужно, и выводил из терпения. Ругать его было бесполезно, от этого он становился ещё бестолковее. Резкие быстрые движения, вечная торопливость, немного удивлённые и быстрые глаза дополняли его портрет.
Свела меня судьба с Гребёнкиным. Однажды вечером отдыхал я в своей землянке. «Можно?» Я ответил, чтобы зашли. «Гребёнкин Алексей Фёдорович. Прибыл в Ваше распоряжение!» ? пробасил вошедший человек, сержант по чину. Я попросил его сесть. Он не замедлил выполнить это, достал из кармана кисет, аккуратно свёрнутую трубочкой газету, предложил мне закурить и начал сворачивать толстыми короткими пальцами цыгарку. Затем вынул так же аккуратно завёрнутую зажигалку, дал мне прикурить и закурил сам. После этого так же молча прибрал всё, и только тогда начался у нас разговор. И потом во всех делах он был аккуратен точно так же.
Разговор начался официально. Через час мне казалось, что я его знаю давно. Поведал про себя, про свою сестру и старушку-мать. Хитро подмигнув, отстегнул от пояса фляжку, с которой никогда не расставался, и попросил выпить в честь знакомства. С этого дня он стал моим помощником.
Второй сержант, тоже прибывший с пополнением, пошёл помкомвзводом к Берёзину. Так же, как и Гребёнкин, он был невысокого роста, но более спокойный и выдержанный, более развитый. Если тот был деревенским парнем, то Федя Агафонов, как его звали, создавал впечатление не совсем простого человека.
Мы все скоро оценили по достоинству этих сержантов, и я часто их общество предпочитал офицерскому. Что и говорить, славные были ребята.
Самое плохое на формировке – тактические занятия. Они проводились в жару, в дождь и грязь. Но без них нельзя было обойтись: солдат, которые не были на фронте, надо было вводить во фронтовую обстановку. Вечерами, после занятий, отдыхали. Хозяйственных забот у меня не было благодаря моему ординарцу Фрунзе. Он прошёл со мной до конца войны.
Внимание моё он привлёк случайно. Был в нашей роте некий солдат Буга. Лодырь страшный. Брать его с собой на занятия, выходы я считал нецелесообразным – одно мучение.
Однажды я захотел переменить себе жильё и поручил ему сделать другую землянку. Мы стояли тогда в роще. Он помялся, потоптался и сказал: «Дайте мне, товарищ младший лейтенант, ещё одного человека – одному трудно».
«Кого же?»
«А вот есть в нашем взводе Фрунза, земляк мой. Он умеет делать».
Я удовлетворил его просьбу и ушёл. Вечером захотел посмотреть, как идёт работа. Буги, конечно, не было видно, а Фрунза один заканчивал постройку. Он вырыл яму размером два на два метра и глубиной в половину, сделал из вынутой земли бруствер, стенки и потолок – из камыша и накрыл сверху плащ-палаткой. Тогда своё жильё все углубляли в землю на случай бомбёжки.
«Ты, что же, один?» ? спросил я его.
«Да, как видите!»
Я удивился его добросовестности и обратил на него более серьёзное внимание. Он мне понравился.
Это был молдаванин небольшого роста, ниже меня, худощавый. Лицо его имело какие-то птичьи черты. Характером был спокойный и выдержанный, и вывести его из себя было трудно. И немного времени спустя я «разжаловал» своего ординарца – толстого и нудного хохла, излюбленным занятием которого было хождение в сёла и добывание там молока и водки. Больше он почти ничего не делал. На его место я взял Фрунзу и не ошибся.