Вечером, когда я лежал на берегу, отдыхая от дневных забот и смотря в постепенно темнеющее небо, где уже загорелись первые звёздочки, ко мне подошёл Гребёнкин, сел рядом и протянул мне кисет. Это он делал при всякой встрече со мной, и не помню, чтобы он когда-нибудь изменил своей привычке. Минут десять сидел молча, потом хотел что-то сказать, но только вздохнул и крепко затянулся.
О чём мог вздыхать солдат? О родных, о любимой, о семье, о мирных счастливых днях. О том, что много пройдено, но ещё больше впереди, о погибших товарищах и о том, что и его, может быть, ожидает такая же участь. Да и были ли мы настоящими солдатами? В большинстве своём у нас были люди, оторванные войной от мирной жизни, которые по сути были и остались штатскими. И кого только нельзя было найти среди наших солдат и офицеров. И крестьянин, и человек с учёной степенью, представители всех слоёв и профессий были в нашей среде. И странное дело – человек, выдающийся в гражданской жизни, здесь, в армии, в большинстве случаев был не на первом месте, а забияка и буян напротив, выдвигался вперёд. И создавалось впечатление, что в низших подразделениях армии важно не образование и развитие, а характер, воля и физическая выносливость; эти качества и выдвигали человека на первое место.
«Расскажи о чём-нибудь, Алексей Фёдорович!» ? сказал я, не поворачиваясь к нему.
«Эх, товарищ младший лейтенант, о чём рассказывать? Надоела война, много прошёл, а конца всё нет. Доживём ли до мирной жизни? Хорошо будет тогда! А не представляешь, что будут люди жить, веселиться, а твои косточки останутся в чужой земле. В своей бы ещё не так обидно было. Да и что ещё я расскажу Вам?»
Он в самом деле много рассказывал мне о своей жизни, о своей матери, которая жила где-то в Сибири, о сестре на Урале. Я всегда был посвящён в его дела и поэтому не стал больше ни о чём спрашивать, подвинулся поближе к нему и незаметно заснул.
И увидел ещё я то, что так ожидал за границей. Дунай тихо струился предо мною. Широкая величавая река с высоким и зелёным противоположным берегом, который синеет сквозь утренний туман. Совсем мелкие волны перекатываются по поверхности, кричат какие-то большие птицы, летая низко над водой и вдруг резко поднимаясь вверх.
Тихо «там». Мы первые вышли к реке и не могли знать, есть ли противник на противоположном берегу, но вскоре бросили ломать голову над этим и занялись своими делами, ожидая распоряжений свыше.
Румыния пересечена с севера на юг буквально за несколько дней. Выручили румынские лошади. Не знаю, в какие ходячие скелеты мы бы превратились, если бы проделали этот путь пешком, как это было в первые дни. Но теперь у нас был совсем другой вид. У меня осталась маленькая фотокарточка тех дней. Выражение «морда кирпича просит» полностью подходит к ней. Весь народ также выглядел упитанно. Неделю проваляться на мягком сене в повозке, наблюдать бегущие по сторонам картины, есть, что хочется – это что-нибудь да значило. Но зато про наряды лучше не говорить. Недаром нас немцы вскоре приняли за какой-то полуцивильный обоз. Отечественное обмундирование истрепалось, изорвалось, и мы стали одеваться в «подножное». Армия стала походить на партизанскую. Одежда чёрная, белая, пёстрая – какая угодно. Я свою пилотку потерял, когда спал на повозке, и мне Фрунза достал высокую меховую папаху. В ней я и проходил, как партизанский дед, до самой зимы.
Наша армия, как только перешла границу, была переведена на местные ресурсы. В жизненном смысле это надо было понимать, как «доставай всё где и как хочешь». Во всяком случае мы это так понимали. Да и правильно было сделано. Зачем мы должны были тянуть из нашего государства, которое и так пережило большие трудности. Ведь каждый кусок хлеба, каждая вещь из России – это недоспанные часы, пот и тяжёлый труд наших родных. И они никогда не смогли бы дать нам то, что мы имели тогда. Не было только «птичьего молока».
На лошадях мы отмахивали в сутки по 100-120 километров. Такой темп они выдерживали трое суток, а потом их приходилось менять. Простые лошади были выносливее. Лошади холёные сдавали быстро. Как-то около Бухареста нам попались лошади из парка короля Михая. Это были высокие красивые кони. Мне достался высокий чёрный рысак под спортивным седлом. Он доставлял истинное наслаждение ездой, когда, будто не торопясь и ёкая селезёнкой, обходил, как стоячих, рысью идущих лошадей в колонне. Я специально отставал, чтобы потом доставить себе это удовольствие. Но на третий день он стал понур, ноги стали пухнуть, и я с большим сожалением обменял его у румынского крестьянина на обычную лошадь.