Хочется сказать, что во многих книгах, изданных после войны, пишется, что солдаты рвались в бой и с радостью шли в него. Я не могу этого сказать. Люди исполняли свой долг, они ненавидели немцев и жертвовали собой во имя победы, но возможность быть убитым их не прельщала.
Об этом правильное суждение встретилось мне лишь у К. Симонова: «Последние месяцы войны, когда её конечный результат был уже ясен для каждого солдата, люди, страстно желавшие победы, в то же время с особенной силой хотели увидеть её собственными глазами, дожить до неё в огне последних боёв. Им так не хотелось умирать. Понять это не трудно и умалчивать об этом нет нужды. А в таких условиях подготовка людей к предстоящему наступлению и к готовности вновь, в который раз за войну, пойти на необходимые для достижения успеха жертвы, была особенно нелёгким, но и особенно необходимым делом».
Поэтому можно было понять и нас, без боя достигших поставленной цели. Пока мы окапывались, несколько солдат, заметив на бугорке впереди домик, отправились туда потихоньку «на разведку». Я увидел их тогда, когда они в панике неслись обратно, сопровождаемые ворохом трассирующих пуль, нёсшихся из злополучного домика. После этого мы окопались как следует.
Когда рассвело, немец стал постреливать из пулемётов и дал несколько выстрелов из малокалиберной пушки. Наши миномётчики им ответили, после чего всё успокоилось. Приказов нам никаких не поступало, а часов в двенадцать ночи на сопке, слева от нас, завязался бой. Перестрелка стала ожесточённой: выстрела из пулемётов, ПТР, взрывы гранат заставили всех переполошиться. Через час всё стихло, и на рассвете нас отвели в тыл, и потом мы двинулись на север. Боёв больше не было до самого Балатона.
Позже мы узнали, что перед нами была окружённая группировка немцев, почти не имевшая боеприпасов. И, пока мы страховали правый фланг, соседняя часть доколотила немцев, забрав и часть наших трофеев.
Всё наше соединение было переведено во второй эшелон. Опять начались марши по 40-50 километров в день с редкими остановками в сёлах или городах. Надо сказать, хоть это и неприятно, что некоторые солдаты почувствовали себя в Югославии, как в завоёванной стране. Как правило, это были бывшие уголовники или им подобные, которые и у себя на родине поступали так же. Проводились беседы о недопустимости грабежей, насилия и пр., но на эту категорию лиц эти беседы действовали, как на мёртвого горчичники; горбатого могила исправит. В конце-концов дело дошло до критической точки.
Наша часть дней пять стояла в каком-то городке. Югославы показали нам несколько добротных домов, брошенных перед нашим приходом какими-то богатеями, сотрудничавшими с немцами. Были в этих домах и погреба со старым вином. Офицеры нашего батальона расположились в этих домах. В одном из них, имевшем длинный зал, установили стол и устраивали торжественные ужины с вином пятидесятилетней выдержки и слушали Берёзина, который хорошо пел. Его любимой песней был «Офицерский вальс», появившийся в то время.
Во второй день нашего пребывания в этом городе в штаб дивизии пришла югославка и пожаловалась, что ночью к ней в дом проникли двое, забрали вещи, хотели её изнасиловать, но что-то помешало и они убежали. Она примерно описала этих двух, а так как подобные личности были уже известны, то найти их с помощью пострадавшей уже не составляло особого труда.
В зале городского театра состоялся военный трибунал. Весь наш полк был приведён туда. На суде узнали, что инициатором ограбления был взрослый человек, имевший судимости ранее и замечания сейчас. К нему примкнул бывший под его влиянием солдат лет двадцати, довольно расхлябанный.
Суд был коротким. Первого приговорили к расстрелу, второго – в штрафную роту. Полк выстроили, вывели за город и расположили углом на поле, где уже была выкопана могила. Двое автоматчиков подвели к ней осуждённого и поставили его на колени. Командовавший расстрелом высокий офицер из СМЕРШа приказал ему снять ботинки, и тот, торопливо сбросив их, снова принял прежнюю позу. Казалось, он хотел, чтобы всё поскорее закончилось. Автоматчики наставили своё оружие ему в затылок, а он сильно нагнул голову вниз, как бы спасаясь от удара. По команде «По изменнику Родины!...» дали короткие очереди. Стоящий на коленях пред ямой нырнул в неё головой, и только голый ступни его на мгновение мелькнули над могилой. Подошёл врач, наклонился над трупом, и солдаты стали засыпать могилу, а нас отпустили по домам. Эта мера подействовала и безобразия прекратились.