После обеда офицеров собрали в штабе и сообщили, что ночью будем форсировать Днепр и что всё должно пройти очень тихо. Многие из нас написали письма домой.
С наступлением темноты мы вышли на берег реки и стали ожидать переправы. Последующие события запомнились мне так.
Я лежу в небольшом углублении около пушки. Тихо, темно и кажется, что никого нет вокруг. Со всех сторон обступили прибрежные кусты, за ними – Днепр. Изредка, шурша, прилетают немецкие мины и рвутся где-то рядом. Дальние осколки, оббивая листья, падают рядом. Появляется желание пойти посмотреть на разрывы, но приказано никуда не отходить. Но всё-таки я поднимаюсь и дохожу до воды. Она чёрная, чуть плещется у самых ног, и в двух метрах уже ничего не видно. И эта береговая черта разделяла мою жизнь на два периода, что я ещё плохо понимал и совершенно не представлял, что будет за этой чертой. Многие события ожидали впереди.
Возвращаюсь на прежнее место и жду дальнейших указаний. Проходит ещё полчаса. Прибегает командир взвода, лейтенант, низенький и быстрый украинец. Фамилия его Харенко.
Мы поднимаемся и тащим на себе пушки через кусты, по песку к берегу. Берег крутой, внизу качается понтон – резиновая надувная лодка. Мне кажется, что она не выдержит и одной пушки. Но на него благополучно погружаются две наши «сорокопятки», садимся сами, и переправщики гребут к противоположному берегу. Выплываем на середину Днепра. Мины рвутся на воде в беспорядке – немцы ничего не видят. Поблескивает серебром глушенная рыба. Я смотрю на приближающийся берег и думаю о том, что будет. Ясно не могу представить – первый раз под обстрелом, в бою ещё не был, и поэтому в моём представлении возникают только героические картины и подвиги, какие встречались в книжках и кино. Вспоминаются слова Гоголя: «Чуден Днепр при тихой погоде!».
До берега не доезжаем и соскакиваем в воду. Она выше колена. Пушки стаскиваем по доскам тоже в воду и по одной перетягиваем кое-как в кусты, метров за тридцать от берега. Затем переправляем передки. Один переворачивается при спуске, и приходится долго собирать по дну рассыпавшийся «ЗИП» и вытаскивать лотки со снарядами.
К рассвету мы основательно располагаемся в немецкой пустой траншее. Переправили всё, остались только лошади и продукты. Из «начальства» ? только двое командиров расчётов. Нас шесть, всего восемь человек.
Спать не хочется, и я начинаю наблюдение. Мы на острове. Сзади Днепр, впереди – что-то вроде пролива. Он неглубок, можно перейти вброд. За ним, на берегу, лес, за лесом уже расположилась наша пехота. Оттуда доносятся трескотня пулемётов и разрывы.
С восходом солнца появляются немецкие бомбардировщики. Спокойно гудя, проплывают целыми косяками куда-то в тыл. Видно, как бомбят. По ним бьют из зениток, но они не обращают внимания: спокойно делают своё дело и так же спокойно возвращаются. Нас не трогают. Мне странно: кажется, что вся немецкая армия должна быть заинтересована пребыванием нашего взвода на этом островке, а между тем всё спокойно. Наши мокрые брюки сушатся на солнце, все спят. Затем я убеждаюсь, что мы и наш островок немцев совершенно не интересуют. Тогда обследую всю траншею, набираю немецких плащ-палаток, патронов, противогазов, стараюсь впихнуть их в свой вещмешок, но они не лезут. Делаю тщательную сортировку и, вспотев, наконец, кое-как завязываю его. Итак, я обзавожусь настоящими немецкими трофеями.
Окончив эти занятия, продолжаю наблюдение за своим берегом, на правом нет ничего интересного. Ниже по течению начинают переправляться. Плывут сразу три лодки и большой паром с лошадьми. Доплывают почти до середины реки, когда я слышу шуршание и вой над собой. Около лодок взлетают столбы воды, всё ближе, ближе и, наконец, всё скрывается в танцующих всплесках разрывов. Ничего не видно. Минут через пять всё успокаивается, и на воде видны какие-то белые и чёрные мелкие предметы. Ни лодок, ни парома нет. Кто-то плывёт по течению, видна уже одна точка. Слышен треск немецкого пулемёта, и точка скрывается.
Ночь проходит тихо. Никто к нам не приезжает, обратно плыть не на чем. Есть уже хочется до смерти, сутки ничего не было во рту. Опять день. Лица у всех унылые, молча глотают слюни и вспоминают украинских поросят. Я обшариваю кусты и нахожу большой кусок немецкого хлеба. Съедаем его, но есть хочется ещё больше. К обеду уже невозможно терпеть.
Оцениваем обстановку. Ширина Днепра метров семьсот, вода тёплая. В кустах удалось разыскать лодку. Советуюсь с командиром расчёта, кладу в плащ-палатку немного соломы и закатываю её в трубку толщиной в руку. Раздеваюсь. Трубку обвязывают вокруг моей груди и подтягивают к моей шее верёвочками, чтобы не сползала. Получается вроде спасательного пояса, на всякий случай. Сажусь в лодку, спокойно переплываю Днепр и вылезаю на берег. Какой-то старшина ругает меня на чём свет стоит, затем даёт мне шинель, ботинки и брюки. Всё с какого-то дяди раза в два больше меня. Выпиваю полстакана водки и закусываю, глотая, как курица. В селе нахожу своих. Они сидят в избе, варят кур. На столе кувшин с самогоном. Лейтенант, увидав меня, краснеет от злости: «И так нет людей, а вы будете топиться в Днепре». Я соглашаюсь с этим, и поэтому он успокаивается, наливает мне кружку самогона и суёт варёную курицу в руки.