Автомобиль «ЗИС-101А». 1940-е
Серия марок, выпущенных Министерством связи в 1975 году, со знаменитыми моделями автомобилей 1930-х. Верхний ряд: автомобиль «ГАЗ-М1. 1936», автобус «ЗИС-16. 1936»; нижний ряд: автомобили «ЯГ-6. 1936» и «КИМ-10. 1940»
В большинстве они были заморским чудом, тогдашние машины. А отечественные — объектом скромной гордости. Собственные автомобили несли на себе отблеск не столько богатства (какое тогда было богатство!), сколько таинственной и грозной власти, дыхание свыше раздаваемых благ. Покупали машины редко, но люди чиновные и знаменитые имели «персональные» автомобили, которыми, случалось, управляли и сами. Машинами, кроме того, награждали. Стаханова — «эмкой», летчиков-героев — «ЗИСами».
В первые же дни войны частные машины (как и радиоприемники) государство забрало. Автомобили — для фронта, приемники — чтобы не слушали лишнего.
А пожарные машины! Они были открытыми, вроде извозчичьей линейки, пожарники в медных ослепительных касках, казалось, чудом держались на сиденьях, звонил колокол, иногда, совсем по-старинному, один из пожарных дул в трубу или горн. Трещал особенный «пожарный» клаксон.
Была в моде песня Леонида Дидерихса на слова Василия Лебедева-Кумача:
В 1937 году родители разошлись. Мы с мамой вскоре переехали на угол Бородинской и Загородного, в квартиру писателя Геннадия Гора (все литераторы стремились, естественно, в «писательскую надстройку» на канале Грибоедова).
Недолгое время до переезда я помню сумеречно, неясно — было мне всего четыре года: жизнь без отца в старой квартире, редкие с ним встречи, вывернутое, непонятное существование. Увидев случайно, как увозили отцовские вещи, я был напуган опасно и надолго. Врачи нашли у меня настоящий детский психоз: я боялся, что мама, если уйдет, не вернется, как отец. Маме пришлось почти все время оставаться со мной, брать работу на дом.
А вот переезд на Бородинскую показался веселым: погрузка мебели и чемоданов, грузовик, дорога, возможно, и подсознательная детская радость расставания с жильем, где случилась беда. Сейчас все это вспоминается горько и тревожно. Радость была натужной.
В тот первый день переезда новая квартира чудилась просторной, нежилой, с непривычно высокими после канала Грибоедова потолками. Потерянный, сидел я перед странным полукруглым, не домашним окном и — редкая радость — ел бутерброд с колбасой: все дети почему-то предпочитают бутерброды горячим обедам.
Потом я полюбил наш новый дом.
В нем не было прошлого, он был только наш с мамой.
Мама сумела наполнить его теплом и радостью — как это у нее получилось? Две жилые комнаты были отчасти даже роскошными — большие, светлые, «моя» — с тем самым полукруглым тройным окном. А с точки зрения комфорта — совершенно убогая квартира, половина четырехкомнатной барской. После революции квартиры стали делить, используя наличие двух лестниц — парадной и черной. К нам вход был с парадной, стало быть, ванная и кухня достались другой части. У нашей же половины переднюю превратили в кухню. За ней две ступеньки наверх — уборная, со специфическим стойким петербургским запахом холодной ржавой воды.
Окна квартиры на Бородинской улице. Современная фотография