Помню, как веселились некоторые студенты, когда Аверинцев в такой же "традиционной" манере цитировал на память, по-немецки, конечно, Гёте, Шиллера, Гессе, Тракля, кажется, ещё Хёлдерлина... Дело в том, что, как мне объясняли здешние германисты, такой стиль при декламации поэзии в немецкоязычном пространстве в последние десятилетия совершенно вышел из моды. Патетики в стихах здесь боятся как огня. Немецкую классику положено читать, насколько я понял, обычным будничным тоном, как будто читаешь объявления о распродаже чего-нибудь в венской газете "Bazar". Поэтому Сергей Сергеич со своей декламацией в стиле "Серебряного века" (как я окрестил её сам для себя) должен был казаться здешней молодёжи чужеродным анахронизмом или даже существом с другой планеты.
Как я уже отмечал, Сергей Сергеич говорил по-немецки красивым, нарочито старинным, почти что вычурным литературным языком, почти без ошибок (иногда вкрадывался какой-нибудь не тот артикль или иная малозаметная мелочь). Произношение Сергея Сергеича, хоть и со слегка заметным русским акцентом (но слух нисколько не резало), было очень мягко и красиво. Немецкий выговор он культивировал явно центральный или даже северный, с "франкфуртским" присвистом при произнесении местоимения "ich" ("я"). Поскольку этот выговор значительно отличается от венского и вообще австрийского, нередко подобная манера вызывала невольную улыбку слушателей, что было заметно. Особенно студенты веселились, когда Аверинцев очень по-северонемецки произносил словечко "gucken" ("смотреть"), с явным звонким начальным "г", что для австрийского выговора вообще очень нехарактерно, где глухие и звонкие звуки почти не различаются. Кроме того, слово это никто из австрийцев не употребляет, говорят вместо этого "schauen". Такие вот забавные случались эпизодики, которые, словно алмазным резцом, глубоко выгравировались в памяти.
Мне Сергей Сергеич нередко говорил, что разговорного языка или "венского диалекта", как здесь называется просторечный стиль (действительно, очень сильно отличающийся от Hochdeutsch, "высокого немецкого" языка, литературной речи), он не знает, что с радостью бы выучил Wienerisch, но, видимо, всё-таки не придётся... Об особенностях венского диалекта Аверинцев меня расспрашивал всегда с большим любопытством, отмечая с особенным удовольствием слова и выражения в венской речи, пришедшие из иврита при посредстве идиша. Точно не помню, как он отнёсся к известному вольному "переводу" или, скорее, переложению некоторых частей Нового Завета на венский диалект (Da Jesus und seine Hawara); кажется, довольно сдержанно. Для Аверинцева была всегда важна, при всех переводческих экспериментальных новациях, верность оригиналу. Здесь мне вспоминается его явно неодобрительный отзыв на прозаические переводы римских и, кажется, греческих классиков его друга и вечного оппонента (как он его сам называл) М. Л. Гаспарова, а особенно на теоретическое убеждение Гаспарова в возможности перевести "всё, что заключено в стихотворение", исключительно средствами прозы. Здесь Аверинцев бывал очень даже резок в суждениях.
Лишь иногда, как редкие кометы, на горизонте появлялись какие-то студенты из России, прибывшие то по обмену, то своим ходом. Естественно, они едва дышали от волнения на аверинцевский лекциях, тут же подбегали к Сегею Сергеичу с вопросами после окончания лекционного часа (лекции на славистике читаются в Вене как обычными для Российских вузов "парами", так и отдельными часами). Но долго его не задерживали, видимо, не решаясь на это из смущения. Обычно я дожидался окончания разговоров со студентами, когда Сергей Сергеич всегда сам приглашал меня (и, конечно же, Элеонору Петровну, если она была в тот день на лекции) к себе в кабинет, спрашивая: "ЭдгАр, вы не зайдёте?.." То, что обещало несколько скромных минут общения (впрочем, насколько я помню, никак не меньше получаса), порою затягивалось на несколько часов. Сидели мы под портретом австрийского Государя-Императора Франца-Иосифа I... Иногда Сергей Сергеич предлагал за компанию перекусить бананом, который составлял его, даже не знаю — обед, или такой послелекционный "перекус".
Незнакомые мне пожилые дамы всё время записывали аверинцевские лекции на диктофоны. Боюсь, что теперь этих дам разыскать не представляется возможным. А конспекты лекций (да я их и не вёл практически, мне было важнее воспринимать его живой облик, нежели какие-то формальные, пусть и очень интересные, сведения) дали бы не так много представления о неподражемой аверинцевской интонации. Которая у Сергея Сергеича была одновременно и монологом, и разговором с внутренним собеседником, превращавшимся порой в спор с идейным оппонентом. И всегда — живое обращение к слушателям. У меня, к сожалению, тогда вовсе не было денег на электронную технику вроде диктофонов, да и не думал я как-то об этом. Всё мнилось — ну как-нибудь в другой раз, ещё успею записать, не раз всё это будет, нескончаемо, вот буду писать у Аверинцева докторат, и тогда... Теперь настолько жалко, что не разорился и не купил диктофон для записи аверинцевских лекций! Хоть плачь... Как всё быстро прошло...
И вообще, Сергей Сергеич любил нарочито употреблять в своей речи иностранные слова, причём непременно в "правильном" звучании оригинала, шутливо называя это "макаронической речью" (linqua macaronica). Имена исторических деятелей и выдающихся личностей культуры он тоже всегда произносил "в оригинале". Никогда, к примеру, нельзя было от него услышать "Людóвик XIV" или Зигмунд Фрейд, только Louis quatorze ("Луи кяторз") или Siegmund Freud ("Зигмунд Фройд")!
На май 2003 года планировался доклад Сергея Сергеича на какой-то конференции кажется, в Петербурге (может быть, в Духовной Академии?), о "бенедиктинских корнях" Европы (точного названия не помню). Доклад не был закончен, не был и прочитан, так как уже в начале мая 2003 года с Сергеем Сергеичем случился тяжёлый инфаркт в Риме, после которого он так и не оправился. Где-то он был издан, но, кажется, в Париже по-французски. По-русски мне пришлось держать в руках компьютерную распечатку. Так вот, для подготовки этого доклада Сергей Сергеич весной 2003 года брал у меня немецкоязычный комментарий к критическому изданию монашеского Устава святого Бенедикта. Правда, я не уверен, что он вообще им при написании доклада успел конкретно воспользовался. Знаю только, что читал, и говорил, что очень интересно, обещая вернуть сразу же после конференции в Петербурге. Всё же на всякий случай даю библиографическую справку (может, пригодиться для источниковедческих исследований): Michaele Puzicha OSB, Kommentar zur Benediktusregel (mit einer Einführung von Christian Schütz, im Auftrag der Salzburger Abtekonferenz), EOS Verlag: Erzabtei St. Ottilien 2002.
Вернуть эту книгу сам Сергей Сергеич уже, к сожалению, не успел. Это сделала после его смерти Наталья Петровна Аверинцева, весной 2004 года.
С самого начала моей учёбы в Вене на богословском факультете (с 1995 года) Аверинцев при каждой встрече расспрашивал меня об университетских занятиях. Особенно он интересуется библеистикой, положением дел на соответствующих кафедрах библеистики Нового и Ветхого Заветов. Исключительное сосредоточение немецкоязычных библеистов на historisch-kritische Methode (методе исследования Библии с позиции историческо-филологической критики) его несказанно печалит. Меня же это в своё время вообще на некоторое время отвратило от серьёзных занятий библеистикой, к которой постепенно вновь приохотился благодаря общению с Сергей Сергеичем.