А нынешнее лето проходит скучно. Ничего интересного не случается. Палыч все больше спит. Да и я тоже. Федька снова исчез.
Сегодня проезжал мимо и останавливался около нас Директор вместе с Лесничим и большим охотничьим человеком, которого зовут Чегетович. От них сильно пахло свежей рыбой. Чегетович погладил меня и сказал с обычным балкарским акцентом:
— Картечь сильно старый стал. Авторитетни был собак. Принципиальни. Больше на охота не пойдет. Разве кабана погонит? Чертова два!
— Не «чертова два», дорогой, а «черта с два», — с мягким кабардинским акцентом поправил его Лесничий.
Чегетович махнул рукой:
— А — а! Эта все одна черт!
Они уехали, а запах рыбы еще долго плавал в воздухе.
Я задумалась над словами известного охотника. Неужели принимать их всерьез? Ну уж нет! Наверное, он пошутил.
Незаметно подошло обеденное время. Я ела с аппетитом, не торопясь.
Жизнь хороша еще и тем, что в ней бывают обеденные перерывы.
Кусок 5
СТРЕЛЯТЬ В ДЫРЯВОГО…
Летними вечерами, когда молчаливые сумерки окутывают лес и с высоких гор украдкой соскальзывает к равнине ласковая прохлада, мне вспоминаются — а может, и грезятся? — шумные гаи прошлого сезона. Последняя охота откричалась, отлаялась, отстрелялась еще в середине зимы, а у меня в ушах до сих пор гремит ее протяжное эхо, в ноздрях шевелятся запахи липкого снега, порохового дыма и теплой звериной крови.
Такие волнующие, но приятные переживания бывают у меня в хорошую погоду и при хорошем настроении.
Однако не всякая еда состоит вся сплошь из лакомых кусочков. Иной раз попадается и такой кусок, что проглотить-то его проглотишь, но благодари аллаха, если не подавишься.
Полубессонными летними ночами, когда льет дождь и грубые лапы собачьего ревматизма стискивают и крутят суставы, мне вспоминается — а может, и грезится? — одно ужасно невеселое приключение.
Это случилось через несколько недель после окончания сезона. Лес уже задумывался о весне, готовился к ней, подгоняя соки своих растений поближе к почкам.
На солнечных склонах снег почти стаял. Для тупорылого свиного племени наступили худые времена. Орехи и желуди подобраны подчистую, но, вероятно, кое-что еще можно было выковыривать из размякшей земли, и кабаньи «покопы» встречались на каждом шагу. Как всегда в это время года, лесники-егери протягивали руку помощи свирепым лесным жителям: в специально отведенных местах выгружали целые подводы с кукурузными початками. (Мда-а… Зато осенью с этими нахлебниками будут говорить по-другому)…
Однажды утром Лесничий подъехал на машине прямо к моей будке и, открыв заднюю дверцу, крикнул:
— Сюда, Картечь! Садись быстрее!
Я удивилась, но мешкать не стала.
Сначала мы двинули по нашей главной лесной дороге, потом свернули на узенькую и извилистую, затем спустились в балочку и некоторое время медленно ехали между пологими скатами двух шпилей, густо заросших молодым дубняком. Правый — южный — скат был в редких пятнах ноздреватого, грузно осевшего снега, левый — северный — еще весь белый.
Мы остановились у большого кабаньего «мазива», устроенного прямо на дороге: обе глубокие колеи, наполненные водой, звери так расширили и разворотили, что на расстоянии в три-четыре человечьих шага соединили их вместе. Получилась здоровенная лужа с вязким дном. Ни проехать, ни проплыть.
— Хорошо поработали чушка! — сказал шофер Хасан (последнее слово — со смаком по-русски).
Лесничий посмотрел вокруг:
— Объезжать негде. Теперь мы их упустим.
— Смотря как пойдут…
О ком речь? Я этого не знала и путалась в догадках, словно в цепких зарослях терновника. Охоты давно нет. Хищники — шакалы и лисы — частью бежали из угодий лесничества, частью истреблены. Непонятно…
Неожиданно ухнул недалекий выстрел. Я вздрогнула, посмотрела в глаза хозяина.
— Идем, Картечь! — встрепенулся он. — Хасан, разворачивайся, и скорей до развилки. Подъедешь с другой стороны. Понял, где стреляли?
— Понял.
— Ну, давай!…
Лесничий прицепил поводок к моему ошейнику, вскинул на плечо карабин и почти бегом устремился вперед.
Хасан дал задний ход, и видавший виды «газик» начал разворачиваться, буксуя в грязи и жалобно завывая.
От дороги мы немного отступили в сторону и зашагали по снегу, постепенно взбираясь все выше и выше по теневому склону шпиля. Скоро мы были уже наверху, на обширном плоскогорье, засаженном когда-то ровными рядами красного дуба. Стройный, красивый лес совсем недавно начал плодоносить. Весь этот участок, разумеется, испещрен кабаньими следами — и вдоль, и поперек, и наискосок.