— Видишь пометку чернильным карандашом? — выворачивал он мездрой лапу лисы. — Ее Запевка с Плакуном три часа гоняли. Двенадцать раз уходила из-под слуха, десять раз подставлялся — убил у норы. Она не бежала, а плелась: в лоск вымотал ее смычок. Но и сами измотались — четыре дня лапы зализывали… А вот этот русачок дал стрекача через Оку и на лугу между стогами до обеда вертелся. Только на последнем кругу метнулся обратно к лесу да с маху в прорубь угодил. Насилу дурака вытащил. А этого волчонка капканом взял. Целый час за ним шел. Весь след в крови — пытался лапу перегрызть. Увидал меня — шерсть дыбом, глаза сверкают, зубы щелкают — бросился, даже капкан приподнял. Так на прыжке и убил его.
И так каждая шкура вызывала у Георгия Викторовича воспоминания о необычайном охотничьем случае.
В феврале он отвозил в Рязань все свое меховое богатство, получал за него деньги, навещал Геннадия с Лелей, покупал новые книги и до лета расставался с детьми, а с охотой до чернотропа.
Сейчас Георгий Викторович на пенсии. Живет в Сибири, где Геннадий работает конструктором. Изредка радует меня скупыми, но выразительными письмами, в которых я узнаю милого, чудаковатого старого гончатника, сурового, сердитого на вид лесничего, но в действительности добрейшего, простодушнейшего русского человека.
Леля стала знаменитой сибирской певицей, обзавелась семьей и машиной и каждый год, вот уже восемь лет, обещает мне «приехать с папкой в отпуск».
В последнем письме Георгий Викторович сообщал, что с внучатами он так же суров, как был суров со своими детьми. «…Воспитываю их по-спартански, как Генку с Лелькой. Но, представь, не боятся меня и приходится применять силу». Написал он мне и о делах охотничьих. «…У Геннадия водятся собачки, но куда там до Запевки, до Плакуна или твоего Карая! Побрешут, потявкают кружок-другой, и все. Ни музыки, ни залива — немощь, скудность, мелкота! Противно слушать. Геннадий убьет одного, пару — и доволен. Да что он понимает? Разве он чувствует настоящий гон? Им, теперешним охотникам, только бы убить и домой притащить! Вот, дескать, какой я ловкий! Э, да что там — сгинула красота гона!..»
Я вчитываюсь в обрывистые фразы и чувствую грусть старого гончатника по былому, страстному гону, чувствую невысказанную тоску по ушедшей, невозвратимой молодости.
6
Темно. Окно в морозном уборе. Половина седьмого утра — пора выходить. Надеваю приготовленный с вечера рюкзак, в котором завтрак и белый халат, кладу в карман ватных штанов пяток патронов и вешаю на плечо ружье.
На заснеженной ступеньке крыльца терпеливо ожидает Митя. Громила уткнулся лобастой башкой ему в колени, урчит от наслаждения, помахивает гоном. Митя чешет ему за ушами и деликатно, чтобы никого не разбудить в доме, шепотом ведет с собакой душевный разговор.
Уж так с первых дней охоты и повелось у нас — встречаться на крыльце. Сколько я ни просил Митю заходить в дом — он всегда оставался верен себе.
А познакомился я с Митей вот как. Однажды на тяге убитый вальдшнеп упал в болото. Я полез за ним, но сразу завяз между кочками в топкой жиже.
— Папаша, я достану, — послышалось сзади.
Я обернулся. Ко мне подходил небольшого роста коренастый хлопец с ружьем на плече, в кирзовых сапогах и солдатской защитной тужурке. Ловко прыгая с кочки на кочку, он быстро добрался до вальдшнепа и, подавая его мне, представился:
— Демобилизованный, Митя!
Работая на заводе слесарем, Митя не имел возможности надолго и далеко уезжать на охоту и поэтому довольствовался угодьями своего района, где всегда было много охотников, а дичи мало. Но зайчики водились, и я с Митей и по черной и по белой тропе чуть ли не каждый выходной отправлялся в знакомые перелески.
На охоте Митя был вежлив, предупредителен и чрезвычайно заботлив.
— Да вы отдохните. Присядьте, тут удобно, — смахивая шапку снега с пня и укладывая на него шерстяные рукавицы, то и дело уговаривал он меня.
Да, с ним я, откровенно говоря, барствовал.
— Не беспокойтесь, я сам! — отстранял меня Митя от всякой работы.
Особенно не протестуя, я с удовольствием уступал его настояниям — садился, а он заготовлял хворост, бегал за водой, разжигал костер, улаживал на рогульках чайничек и котелок с варевом. Все это проделывалось им споро, без труда, с видимой охотой.
Проплутать весь день по лесу зимой, летом, в дождь, ветер, жару, вьюгу для Мити не составляло никакого труда. Но возвращаться домой пустым, без убитой дичи было неподдельным горем!