Повествование может быть построено следующим образом:
— Никогда не забуду впечатления. Раз в Нью — Йорке мне передали приглашение на вечер в незнакомый дом — хозяйка русская и жаждет видеть русского…
— Кавказские горы в нью — йоркской тесной квартирке…
— А то помню, в еврейской школе рабочего квартала в Чикаго… Волконский, с.227.
Первая реплика диалога продолжает начатый разговор о русском характере. Основной собеседник фиксирует свои впечатления, в последующем рассказе он даже подчеркнет (в связи с новым эпизодом), что это именно первое впечатление. За ним последуют новые рассказы. Автор использует для построения диалога поток сознания, цепочку ассоциативно возникающих мыслей, переживаний, настроений.
Данная структура повествования встречается и у писателей шестидесятников, которые активно использовали автобиографическую форму для выражения идейной концепции своих произведений. Так, у С.Довлатова разговорная интонация объединяет факты собственной жизни автора и из внешне разрозненных реплик складывается общая картина.
Возьмите лагерную живопись…
Возьмите лагерные песни…
Возьмите лагерные мифы…_
Автор имитирует сам процесс воспоминаний, создающихся на глазах читателя — "пишу не по порядку" "пишу отрывисто", одновременно уверяя в достоверности описываемого "так было", "я пишу". В то же время можно отметить и сходство Довлатова с прозой двадцатых годов, показанный нами прием как бы подсмотрен писателем у его предшественников, например, у И.Бабеля. _
Прием монтажа используется прежде всего писателями, тяготеющими к импрессионистическому видению мира параллельно пишущих прозу и поэзию или занимающихся своеобразной игрой по реконструкции своих переживаний. _
Фрагментарность и мозаичность повествования усиливаются посредством графического деления текста, когда происходит имитация стихотворного текста, и повествование строится из отдельных картин, образующих небольшие новеллы. Графическая перебивка основного плана отмечена и сдвигом текста вправо и знаком «тире» (у Ремизова), пробелом между фрагментами (так построены, например, воспоминания Катаева, Мариенгофа, Одоевцевой, Олеши, Шаламова ("Двадцатые годы. Записки студента МГУ").
Основными же приемами графического деления текста в целом автор работы считает: имитацию стихотворного текста, новеллистичность построения, прием разорванного повествования, кинематографичность описания (сочетание общего и конкретного планов).
Чаще всего подобный способ организации повествования встречается в мемуарно-биографическом повествовании, где разнообразие вводимых материалов обуславливает появление особой структуры. _
В мемуарно — биографическом произведении с помощью монтажа обычно вводятся документальные материалы. Здесь ставится несколько иная задача не расчленить целое (как, например, у Мариенгофа,) с целью его укрупнения или уменьшения, а, напротив, прежде всего соединить в единое целое.
В воспоминаниях Н.Берберовой "Курсив мой", по справедливому замечанию исследователя происходит следующее: "Книга Берберовой — "целая эпоха и люди в ней" — собрана, составлена, смонтирована из портретов и фрагментов известных людей, поданных крупным планом, не позволяющим утаить ни одного "мгновенного выражения". Внешним проявлением становится вплетение в основное повествование писем, отрывков из дневника, газетных статей. _
Правда, в отличие от Мариенгофа Берберова тяготеет к эпическому обобщению описываемого. Если для Мариенгофа главным является фиксация разнородных впечатлений и концентрация внимания на их описании, то у Берберовой доминирует анализ и интерпретация событий. Поэтому в воспоминаниях Мариенгофа монтаж доминирует как прием, усиливающий разъединенность отдельных описаний, а у Берберовой, напротив, он используется лишь для фиксации отдельных впечатлений или более четкой отграниченности отдельных частей или описаний. Но объединяющим началом в обоих повествовательных системах остается авторский взгляд на происходящее.
Сравним два портрета: Маяковского у Мариенгофа и Белого у Берберовой. Первый портрет принадлежит Мариенгофу: "Маяковский неторопливо снимает пиджак, вешает его на желтую спинку канцелярского стула и засучивает рукава шелковой рубашки. Главный бухгалтер с ужасом смотрит на его большие руки, на мощную фигуру, на неулыбающееся лицо с массивными челюстями, на темные, глядящие изподлобья глаза, похожие на чугунные гири в бакалейной лавке. "Вероятно, будет меня бить, — решает главнй бухгалтер". Мариенгоф, с.135.