Но на другой день командир взвода огорчил меня ещё больше. Я-то всю ночь не спал, всё соображал, откуда и как бы получше сделать съёмку. А мне говорят, что наши боевые порядки меняют позиции, переходят поближе к центру. Стало быть, отсюда уже снимать нет надобности. "Что ж, – думаю, – ближе так ближе, ещё лучше фотографировать будем". Но в 12 часов дня командир взвода объявил, что наши батареи ведут огонь по целям, которые дали уже с нового рубежа. Съёмку же производить нельзя, так как наши всё время продвигаются, и авиация висит в воздухе. Весь Берлин в огне и дыму, заслоняющем объекты съёмки!
Что я мог сделать?
– Был в Берлине? – спросят меня. Был, – отвечу.
– А какое участие принял в сражении?
Вот туг-то мне и нечего будет ответить… Вдруг появляется командир взвода и поручает мне и двум другим старшим сержантам обследовать только что захваченный нами рубеж обороны противника и дать характеристику работы наших батарей.
Мы отправились. Я рад был хоть этому делу. Приходим – и видим, что наши батареи уже ставят пушки на захваченном рубеже. Вот это была работа! Противник крепко беспокоил батарейцев, но разве можно удержать нашу гвардию! Мы ещё выполняли своё задание, а герои-артиллеристы уже производили пристрелку.
Что мы обнаружили? Каждый дом немцы стремились сделать неприступной крепостью. Надо сказать, что укрепили они дома очень основательно. Но точность и сила нашего огня оказались такие, что эти дома были разнесены буквально в куски, а огневые средства противника разгромлены и не только на позициях, но и на пути отступления. Тут же у орудий валялась перебитая прислуга.
Только теперь моя обида начала униматься. Хоть мне и не пришлось сделать панораму Берлина, – всё же фрицам легче от этого не стало!
Гвардии старший сержант И. ПУЗЫРЕВ
Ведем очень тяжёлый бой за типографию. В один напряжённый момент бойцов воодушевил парторг пятой роты старший сержант Санжа-ров. Он крикнул:
– Товарищи, Сталин приказал нам взять Берлин! – и первый бросился на штурм.
Санжаров погиб, но рота ворвалась в здание. Гибель Санжарова все тяжело переживали. Рота очень любила его. Каждому хочется получить на сохранение завёрнутую в платок горсть родной земли, которую Санжаров пронёс в Германию через всю Польшу. Сколько раз он развёртывал свой платок и говорил бойцам:
– Посмотрите, разве в какой-нибудь стране вы найдёте такую землю, как наша, сравните и помните, за какую землю вы боретесь здесь, в Германии.
Сейчас эта горсть земли, пропитанная кровью Санжарова, стала ещё дороже для солдата.
Старший Лейтенант П. ВОГОМЯЧКОВ
Красноармеец Житков получил сегодня письмо, которое попало к нему, когда он был в самом пекле. Хотя воздух смешался с пеплом и песком, но мы все прочитали это письмо – весточку, присланную из Тамбовской области от девушки Нины Мироновой. Она писала: "Дорогой друг, с часу на час мы ожидаем, что вы возьмёте Берлин. Война скоро должна кончиться. Когда приедешь, наша дружба с тобой будет ещё крепче. И как встретим мы тебя, когда вернешься ты о победой!"
Самые обыкновенные слова, но они запомнятся на всю жизнь, потому что, как никогда, здесь, в Берлине, мы чувствуем за собой родных наших, друзей, любимых.
Красноармеец А. ЯНЕЯКОВ
Мимо нас нескончаемым потоком шли люди разных народов Европы, освобождённые Красной Армией из фашистской неволи. Мы заговорили с группой русских. Среди них оказались французы. Я спросил одного француза:
– Почему вы идёте вместе с русскими, разве ваша родина на востоке?
Ему перевели мой вопрос. Он ответил:
– Родина моя на западе, но жизнь ко мне вернулась с востока.
Старший сержант И. ЖВАНЧИК
На западной окраине рощи берлинского предместья Адлерсхоф мы нашли два изуродованных трупа красноармейцев, убитых отступавшими, гитлеровцами. Руки были вывернуты, глаза выколоты, пятки сожжены. Обгорелые клочки документов сохранили нам фамилии героев, которые стойко перенесли пытки немецких извергов, – Заганшин и Гедровец. Это были рядовые стрелки гвардейского полка. Наши бойцы выкопали могилу и похоронили героев. Когда майор Бузик срывающимся голосом произносил прощальные слова, многие солдаты заплакали тяжёлыми и горькими солдатскими слезами. Через несколько минут раздались грозные залпы – это капитан Мартыненко повёл огонь по гитлеровцам, засевшим в здании Потсдамского вокзала.
Капитан И. СЕНЧА
Как только мы ворвались в район Целендорф, из-за угла каменного дома выглянул немец в гражданской одежде. Руки он держал за спиной.
Я скомандовал:
– Осколочным без колпачка, прямо в угол дома, огонь!
В палисаднике, недалеко от места разрыва, забегали немцы.
Короткими очередями заговорил пулемёт, установленный на башне моего танка.
Подъезжаем ближе. Гляжу, в палисаднике рядом с убитыми немцами в гражданской одежде – целый ящик фаустпатронов.
Вскоре, проезжая узким переулком, я встретил ещё одного такого "цивильного". Высокий, в плаще, он стоял против моего танка в 25- 30 метрах и целился фаустпатроном прямо в люк. Я взялся за пулемёт. Немец выстрелил. От удара мотор заглох, но не загорелся. Только покорёжило траки, да осколки поцарапали пушку и крыло. Из экипажа никого не задело. Короткая же очередь моего пулемёта изрешетила немца.
Встреч с такими "цивильными" можно было ожидать здесь на каждом шагу.
Гвардии-младший Лейтенант Ш. ЖУЛМАГАМВЕТОВ
На наблюдательном пункте, в комнате третьего этажа большого полуразбитого дома на берегу Шпрее, оглянувшись, я увидел себя в громадном зеркале. "Кто это пришёл? – подумал я, – какой страшный!" Я не узнал себя: лицо совершенно чёрное от пыли и гари. Хоть бы часок поспать, да разве это возможно!
Телефонист, передававший команды на батарею, расположился на мягком диване. По его лицу видно, какое, он испытывает удовольствие от того, что расположился с удобством. Противник стал бить по нашему дому прямой наводкой. Пыль застлала комнату. Я спустился в подвал. Мрак, зловоние. Зажёг спичку. Жавшиеся к стене немки со своими чадами испуганно уставились на меня. Мне было противно здесь, я вышел и направился на огневые позиции.
Трудно было найти своих среди массы артиллерии и людей. Но вот вижу старшего сержанта сибиряка Попова. Он стоит у миномёта, широко расставив свои большие сильные ноги. "Ну, думаю, Попов оседлал Берлин, его отсюда не вышибешь". Я вспомнил один короткий привал на пути к Берлину. Солдаты, щурясь под апрельским солнцем, свёртывали цыгарки. Я подошёл к компании и сказал: