Мне два лета приходилось служить у Налисова, и я более всего, по своему пристрастию к чтению, старался знакомиться с букинистами, которые тогда ходили по городу и по дачам с перекидными мешками. Кроме любви к чтению, мне нравилась и самая их торговля, в то время очень выгодная и свободная, и я страстно желал сделаться букинистом.
Не зная хорошо трактирного дела и при этом пускаясь в разные спекуляции, Налисов в скором времени расстроил свое состояние. В то время, о котором я говорю, дела его были уже очень шатки: он жил довольно бедно, и дачи его были заложены. Семейство Налисова состояло из жены, двух сыновей и двух дочерей.
Младшая дочь Катя училась в финской школе и всю неделю находилась у своей тетки в городе, а домой приходила только на праздники. Ей было четырнадцать лет. Красивенькая, веселенькая девушка, она часто ходила наверх к моей сестре и просиживала иногда целые вечера. Мне было тогда восемнадцать лет, и я влюбился в Катю первою чистою любовью: но я скрывал свои чувства от всех посторонних и от нее. В продолжение четырех лет, до второй моей поездки в Углич, я любил Катю неизменно: но я ни разу не осмеливался признаться ей или сказать кому-либо другому о своей любви, хотя все мое воображение, все мои мечты только и были наполнены ею.
Первое время, по оставлении мелочной лавки, я вздумал было поискать какую-нибудь работу: ходил несколько раз на голландскую биржу; но зимой там было очень мало работы, и я ни разу не мог попасть в поденщину.
Зять мой в то время барышничал: ездил на большую дорогу под Поклонную гору, в Паргалово и по деревням, где и скупал разную живность; коров, телят, поросят и пр., которых иногда резал дома, а иногда живьем продавал в городе. Мне нравилась эта торговля; но зять очень редко брал меня с собой и вовсе не хотел приучать к ней. После же Крещения, видя, что я не могу найти сам себе дела, он купил другую лошадь и пристроил меня возить лед.
Проработав месяца полтора с ледоколами, я опять остался без дела, но уже мало и заботился о нем: мне нравилось жить у сестры потому, что, хоть раз в неделю, я мог видеть Катю.
После Пасхи Иван Алферович, который представлялся мне в мечтах моим будущим тестем и которому я старался всячески выказать уважение, рекомендовал меня в услужение при кеглях, на углу Черной речки и Ланского шоссе.
На кеглях будние дни у меня были совершенно свободны от работы, но зато по ночам и в праздники доставалось порядком. Жалованье было очень маленькое: помнится, что я получал только три рубля в месяц; но Иван Алферович и хозяин наобещали мне очень хороший чайный доход[53], который на самом деле был, однако, тоже очень скудный.
В это лето хозяин мой с Иваном Алферовичем составили компанию для чайной торговли на гуляньях.
Иван Алферович из своего заведения отделил кое-какую мебель столы, стулья, а также посуду и скатерти; а хозяин мой. Христиан Иванович, взял напрокат палатку для трактира, кубы и обязался нести все расходы по перевозке и покупке чая и проч. Для перевозки нашего подвижного трактира нанималась большею частью мебельная лодка. Торговать ездили мы на Куллерберг, на Крестовский остров, на Пороховые в Ильинскую пятницу, на Елагин остров 22 июля и на Смоленское кладбище 28 июля.
В последнее гулянье компаньоны поссорились между собою из-за каких-то расчетов. Кто из них был прав, кто виноват или, вернее сказать, кто из них кого опутывал, я не знал; но получил приказание от своего хозяина везти все трактирное заведение прямо к нему. Проезжать нужно было мимо дач Налисова, и Иван Алферович просил меня остановиться с лодкою у него и не ходить к хозяину, пока не выгрузят всего имущества. По долгу службы я должен был исполнить приказание хозяина, но, из любви к Кате, я предпочел услужить Ивану Алферовичу, за что и был отказан от места.
Впрочем, я скоро опять поступил в сливочную к прежнему хозяину, но на этот раз прожил тут недолго, рассорился с хозяйкой и опять перебрался к зятю.
Вторичное пребывание мое в Петербурге продолжалось с лишком четыре года (с 1856 по 1861 год), и во все это время я переменил более десятка должностей. Кроме описанных уже мною: трактирской, мелочной, сливочной, я служил еще у Дорота в ресторане, у Гадалина в кондитерской, на Петербургской стороне в булочной, сторожем при балагане Симонсона, в печниках, кухарем у портных и в разных поденных работах, но при всем том я очень часто находился и без дела. Летом я всегда имел какое-нибудь занятие; но зимой, когда находился без дела, проживал большею частию у зятя или у Налисова, а нередко приходилось ночевать и под забором. Я не был ленив, в то время не пьянствовал, и потому могу объяснить все эти неудачи двумя причинами: во-первых, вспыльчивостью, упрямством и безрассудностью моего характера. Я не мог или, вернее, не хотел переносить иногда очень справедливые выговоры, делаемые мне моими хозяевами. Во-вторых — моей любовью к Кате. Где бы я ни служил и как бы выгодна ни была эта служба, но меня постоянно тянуло на Черную речку. Жить близ Кати, видеть ее постоянно было моим наслаждением. Я совсем не хотел служить на тех местах, где не было свободного времени, в которое я мог бы, под каким-нибудь предлогом, побывать у Налисовых. В летнее же время для меня положительно становилось в тягость житье в городе, почему я каждое лето непременно старался попасть на какую-нибудь должность на Черной речке; приятнее же всего было служить у отца Кати. Тут я служил ревностно и честно, несмотря на безвыгодность и кратковременность этой службы.