Трудно было бы скрыть его отъезд.
Я наблюдаю недолгие мамины сборы, и сердце у меня сжимается.
- Ты скоро вернешься? - не выдерживаю я.
- Скоро,- мама отворачивается. Она целует Надю, укладывает ее спать.
Потом обнимает меня.
- Смотри за маленькими, - шепчет она. Ее голос прерывается. - Ты ведь уже большая! Не шалите, не бегайте на улицу.
Дверь за мамой захлопывается. Ее никто не провожает. Мы с Павлушей идем в нашу каморку.
- А мама повезла с собой прокламации, - говорит он. - Их в Туле будут читать.
- Спи, уже поздно, - говорю я: так бы сказала мама...
И в каморке все засыпают. Сколько проходит времени?
Что это?
Я просыпаюсь.
Утро? Но через оконце вверху я вижу зажженный свет. В комнате слышны громкие голоса, окрики.
- Нюра, ты не спишь? Что это? - толкает меня Павлуша.
Он сбрасывает одеяло. Мы опять у нашего оконца. Как много чужих людей...
- Городовые! А вон жандарм. Обыск! Смотри, смотри!
Павлуща придвигается ко мне совсем близко. Я смотрю вниз, туда, куда и он. В дверях стоит человек, в поднятой руке у него револьвер. Двое людей в комнате держат отца. Он раздет. На пол свалены открытые чемоданы, их выворачивают городовые. Страх за отца и ненависть к этим людям сгибают меня. Я падаю на кровать. Павлуша поворачивает ко мне бледное лицо.
- Что они делают с папой? Нюра, я побегу к нему. Павлуша опускается на кровать рядом со мной.
- Не надо, не надо!
Что бы сейчас сделала мама? Я наклоняюсь над маленькими. Надя и Федя спокойно и мирно посапывают во сне.
Тише, тише, дети спят, - повторяю я.
Голоса в комнате делаются громче. Я слышу отца. Павлуша опять застыл у стекла.
- Нашли, - вдруг говорит он. - Нюра, - он соскакивает ко мне, - они нашли прокламации в маминой жакетке.
- Нашли?
Я хочу опять взгромоздиться на стол, но голос отца слышен у самых дверей.
Я натягиваю одеяло и лежу тихо, тихо. Замолчал и Павлуша.
- Вы не можете заставить меня бросить детей на произвол судьбы, говорит отец. - Кто-нибудь должен позаботиться о них.
А ну, уведи его! - окрик падает на нас, как камень.
Неужели уведут?!
Мы с Павлушей беремся за руки. Голоса за дверьми делаются громче.
- Не пойду! - Неужели это голос отца? - Не брошу детей одних!
- Пусти его.
Дверь к нам распахивается. Отец входит, за ним стоят люди. В каморке так тесно, что им не пробраться ближе.
- Папа! - вскрикивает Надя.
Шум разбудил обоих маленьких. Федя тоже сползает с кровати.
- Папа, - Надя сейчас заплачет, но отец берет ее на руки и, наклоняясь, шепчет мне:
- Скажешь Соне, чтобы сейчас же дала телеграмму матери, слышишь, сейчас же.
- Ну, ну, поскорей там! - кричат из комнаты, и отец громко говорит:
- Нюра, одевайся и беги к тете Соне. Пусть заберет вас, а я должен уйти.
Я одеваюсь. Скорей, скорей! Я выскакиваю за дверь и опрометью спускаюсь с лестницы. Соня Липинская живет в этом же доме, в подъезде за углом. Но разве за мной не гонятся? Сейчас меня схватят. Добегу ли я? Вот и Сонин подъезд. Я дергаю звонок и падаю на руки, которые меня подхватывают. Мне не приходится много говорить. Соня как будто знает все. Она переспрашивает:
- Прокламации нашли только в маминой жакетке? Сколько?
- Две, - отвечаю я. - Все другие мама днем спрятала в кладовой на лестнице.
- Хорошо, - говорит Соня. - Пойдем сейчас же обратно, я провожу тебя.
- А телеграмму? Папа велел скорей.
- Все сделаю. Но ты знаешь - надо молчать.
- Знаю.
Неужели Соня думает, что я ничего не понимаю! Я тороплю ее: а вдруг папу уже увели...
Я поднимаюсь одна по лестнице и звоню. Человек с револьвером открывает дверь и подозрительно смотрит на меня. Я пробегаю мимо и останавливаюсь перед отцом. Надя все еще у него на руках. Павлуша держит Федю.
- Соня придет за нами, - говорю я, - я ей сказала.
"Все, все, и про телеграмму сказала", - это я только думаю, но отец должен это услышать, ведь я смотрю на него так пристально. Конечно, он услышал. Он отдает мне Надю и говорит:
- Пойдемте.
С папой уходят не все. Трое охранников остаются в квартире. Это засада.
Утром Павлуша выходит на кухню за хлебом и молоком. Я прислушиваюсь.
С ним разговаривают, о чем-то спрашивают.
- Книжечки и листики отец ведь прятал? Покажи, куда.
- У нас книг больше нет, только вот эти. - Павлуша, наверное, показывает на стол, куда вчера при обыске свалили книги из шкапа.
- А ты сестру спроси, она знает. Входит Павлуша и с ним один из наших стражей. Брат смотрит на меня, говорит:
- Вот увидите, она скажет то же самое.
- Куда отец прятал книги и бумаги, скажи, - за это к матери вас отведу.
- У нас книг нету, только в шкапу, папа ничего не прятал.
Ночью, когда мы опять одни засыпаем в нашей каморке, Павлуша говорит мне:
- А знаешь, они спрашивали про машинку, на которой печатают прокламации.
Они думают, она у нас.
- Ну, а что ты им сказал?
Павлуша смотрит на дверь и грозит кулаком.
На другой день утром в квартиру звонят.
- Кто это? Ведь каждого, кто зайдет, схватят, - говорит Павлуша.
Звонил Сергей Чукаев. Он принес прокламации.
- Я ошибся этажом, - говорит он, - пустите меня. Но его заставляют раздеться.
Под пиджаком он обложен листовками. Городовые бьют его. Потом его уводят.
- Как ты думаешь, маму они не схватят? - спрашивает Павлуша.
- Нет, тетя Соня дала ей телеграмму, она не придет сюда.
Да, мама к нам не пришла. Она получила в Туле телеграмму с условленным паролем и все поняла. Патронов с собой не взяла. Мама не зря подозревала слежку. Когда она садилась в Туле на поезд, чтобы ехать в Москву, то удивилась, увидев тех же попутчиков, которые ехали с нею из Москвы. "Попутчики" и задержали ее на московском вокзале.
Соня Липинская взяла нас к себе. О мамином аресте она уже знала. Надо было заняться нами. К Соне пришли ее знакомые - Ржевские, они предложили приютить Надю. Соня советовалась со мной, как со взрослой:
- Может быть, будет лучше, если Надя поживет у Ржевских, они любят детей.
Я только кивнула головой: я знала, как сейчас приходится туго Соне, когда семья ее увеличилась на столько ртов.